Политическая модернизация России в посткоммунистический период

развивающихся в самой толще общества”(87). Затем функции самой власти, по

мнению А. Мельвиля, сводятся к обеспечению институциональной поддержки

этих процессов в соответствии с общепринятыми демократическими

процедурами(88).

В России же, можно говорить о сохранении традиционного подхода новой

власти к реформировании (в силу ее генетической связи с прежним

номенклатурным правящим классом), определяемому А. Мельвилем, как

“традиционное аппаратное администрирование”(89), который просуществовал

вплоть до сегодняшнего дня.

Эта особенность, во многом, предопределила посткоммунистический

модернизационный процесс.

Еще одна важная особенность российской модернизации, которую мы уже

затрагивали в ходе исследования, но отдельно не выделяли – это этатизм, то

есть исключительная роль государства в инициировании, определении

направленности и осуществлении модернизационного процесса, что объясняет

многие устойчивые признаки крупных реформ в России(90).

Разумеется, государство играет весьма активную роль в модернизации

любого общества, являясь одновременно ее проводником и гарантом. Однако в

России государство (и прежде всего верховная власть), как правило, (являясь

доминирующей структурой, гарантом и инициатором, подчиняющим себе все

общество и, делающая зависимым от себя общественное развитие и

функционирование), настолько жестко контролирует процесс модернизации, что

она предстает как “цепь своеобразных «революций сверху», которые не только

осуществляются зачастую силовыми методами, но и вопреки устремлениям

основной общественной массы, но и по природе своей оказываются

неорганичными политической и социокультурной специфике России”(91). Именно

поэтому, предпринимавшиеся на начальной стадии посткоммунистической

модернизации, попытки “устранения государства из естественного –

исторического процесса”(92) как необходимое условие для запуска рыночных

механизмов и экономической свободы – не дали ожидаемых результатов. “Распад

общественного порядка, в частности, замещение его во многих случаях

«криминальным порядком», кризисные процессы в народном хозяйстве, которые

приобрели характер разрухи, во многом так же из-за слабости государства”

(93) – опять привели к традиционной установившейся потребности в

государстве (хотя уже с оттенком демократичности), в становлении его

“нормального” состояния. Однако, одной из самых характерных особенностей

российского государства, является его противоречивость, отчетливо

проявляющаяся в процессе модернизационных преобразований: с одной стороны,

государство есть сила, инициирующая реформационные изменения, а с другой –

инертная структура, по сути, не соответствующая природе глубинных

преобразований как таковых и, блокирующая, в этой связи, разрешение

назревших противоречий (являющееся условием для движения по пути развития).

“Государственный деспотизм столь же обоснованно мог рассматриваться как

фактор блокировки социокультурной модернизации”(94). Несмотря на то, что

некоторые исследователи (И. Пантин, Л. Гордон, Э. Клонов) усматривают в

модернизации посредством “революции сверху” необходимое условие для

реформационных преобразований в России, другие – (Л. Шевцова, С. Матвеева,

А. Ахиезер, А. Мельвиль ) считают, что подобное “переворачивание” процесса

модернизации “с ног на голову” – “подрывает понятие модернизации с ее

ориентацией на индивидуальное сознание”(95), не учитывает социокультурную

специфику страны, рассматривая некоторые ее характеристики как подлежащие

упразднению анахронизмы, не усматривая в насильственном внедрении западных

ценностей и элементов современности – нарушение, деформацию целостности и

органичности сложившейся общности.

Подобного рода “перевернутая” схема развития, когда на роль субъекта

реформ выдвигается государственная власть, а в качестве объекта выступает

общество, хозяйственный строй, культура (но никогда в качестве опоры или

стимула к имению), интересы объекта, их потенциал, сила, накопленные за

предшествующий период оказывается невостребованными, отчуждаются как

ненужные, отжившие. К примеру, модернизационные преобразования

посткоммунистического периода в России можно отнести “к инновациям”,

разрушающим структурную целостность и “генетический код” предшествуюшего

развития, фактическим отрицающим объективныйи субъективный опыт

предшествующего существования. Это привело к тому, что вследствии

отторжения, невостребованности, неучёта традиционных черт и особенностей

автохтонного развития России на “входе” (инициированном государством), мы

получили (уже в “переработанном” виде) отчуждение и не понимание инноваций

(реформ), порождающих напряжение на “выходе”, что явилось причиной многих

сегодняшних кризисов, противоречий, расколов.

И. Клямкин, в этой связи, справедливо заметил: “посткоммунистическая

демократия несет в себе мощный внутренний потенциал антидемократизма,

который при определенном стечении обстоятельств и просчетах в

реформаторской политике может выйти наружу”(96).

Перехват инициативы реформ “верхами”, государственной властью в

посткоммунистической России усиливает роль бюрократии, которая способна

заметно тормозить движение к осуществлению модернизации. Традиционная

“модернизаторская” роль административно-чиновничего аппарата в России –

следующая важная особенность российской модернизации.

Являясь серьезным препятствием (в том виде в котором она существует в

России) преобразованиям, бюрократия вызывает разрыв в отношениях общества и

власти. Вынужденная необходимость осуществлять непопулярные меры,

устойчивость старых стереотипов, еще более усиливают этот разрыв, порождая

недоверие к преобразованиям, равнодушие населения к политике.

Следующая, связанная с предыдущей, особенность модернизационного

процесса в России состоит в периодически проявляющейся “разнонаправленности

процессов модернизации государства и модернизации общества”(97).

Обосновывая данную особенность В. Пантин (подчеркивая традиционную слабость

гражданского общества и исключительную доминирующую роль государства)

считает, что в России, постоянно передвигающейся по пути реформ,

модернизация общества постоянно подменяется модернизацией государства, или

отдельных его элементов (военно-индустриальной мощи, бюрократического

аппарата, репрессивных органов и т.п.). Поэтому очень часто, задачи

ускоренного осуществления военного, индустриального осовременивания

государства, усиление его роли в мире, решаются за счет антимодернизации в

обществе, которое в результате таких попыток “слабеет”, растрачивает

накопленный в предшествующие периоды потенциал для развития и, таким

образом, само оказывается не способным преобразиться, модернизироваться.

Причем, по мнению некоторых исследователей, модернизационные инновации в

военизированных отраслях государственной экономики могут проходить за счет

восстановления тотального коллективизма, разрушения формирующихся

индивидуальных начал личности в обществе (98). Л. Поляков, в этой связи,

считает, что подобные процессы скорее всего усиливают характеристики не

современности, а “архаичности” или (псевдоархаичности)(99).

Еще одна особенность России при движении к современности заключается в

“долгосуществующих и глубоких культурных и идейно-политических расколах

общества”(100) в его отношении как к конкретным этапам модернизации

(например, реформа Петра I), так и к основным перспективам и направлениям

дальнейших эволюционных изменений (осуществляющихся в различных сферах

общественной жизни).

Эта особенность была отмечена целым рядом исследователей. Так, Г.

Купряшин считает, что попытки привить европейскую культуру на русской почве

повлекли за собой ценностное разъединение и отсутствие сплоченности в

обществе. В результате, отсутствие культуры “диалога” между элитой и

основной массой населения стало традиционным(101).

А. Ахиезер считает, что специфика российской модернизации заключается

в нестыковке разных вариантов ее интерпретации различными социокультурными

группами. Что в условия отсутствия развитого диалога ведет к расколу,

парализующему модернизацию. Он так же утверждает, что социокультурный

раскол пронизывая отношения, институты, саму личность, ее мышление,

деятельность, в конечном итоге, определяет весь путь развития России(102).

Таким образом, в данном параграфе мы попытались рассмотреть наиболее

общие традиционные особенности политической модернизации в России, а так же

проследить и проанализировать важнейшие проявления их специфики,

отразившиеся на современном, посткоммунистическом этапе реформационных

преобразований, которые не просто относятся к историческому генезису

посткоммунистической демократии, а входят в ее сущность и, соответственно,

определяют ритм и характер обуславливаемых ею перемен.

2.4. Варианты перспектив политических преобразований в России.

Многочисленные потрясения, кризисы, противоречия с которыми

столкнулась наша страна, в ходе многочисленных попыток осуществления

модернизационных преобразований, преследуют её и на современном этапе, что

вызывает много толков и дискуссий относительно как настоящего, так и

будущего развития России. В связи с этим, на основании различных

исследований посвящённых осмыслению и анализу богатого опыта осуществления

модернизации России (связанных с ним многообразных особенностей проявления

изменений, возникших как результат наложения западных стандартов на

российскую действительность) в рамках отечественных и западных концепций,

развивающихся в русле теории модернизации, всё чаще стал возникать вопрос:

куда идёт Россия? Гипотетическая и прогностическая направленность

многочисленных исследований породила массу разнообразных вариантов

возможного развития России в будущем.

Несмотря на серьёзную увлечённость западной теоретической мысли

проблематикой перспектив развития нашей страны в посткоммунистический

период (достаточно неплохо представленной в современных публикациях) (103),

в этом параграфе попытаемся рассмотреть отечественные концепции,

охватывающие, на наш взгляд, довольно обширный спектр вариантов

исследования обозначенной проблемы.

Судя по всему, российское политическое развитие выступает сегодня как

разновекторное и идущее, одновременно, не только в разных направлениях, но

и по сути в разных измерениях. Достаточно характерно, в этой связи, мнение

отечественного политолога А. Мельвиля, который наряду с демократическим

вектором не исключает возможность авторитарного перерождения власти: “вряд

ли существует сейчас стройная система аргументов, которые однозначно

исключали бы такое стечение обстоятельств, при которых a priori было бы

невозможно предположить авторитарное перерождение нынешней российской

власти или её переход в руки новоявленного автократа на волне массовой

популистской реакции на плачевные социально-экономические реалии” (104).

Характерно, что возможность дальнейшего развития России в русле

авторитарных тенденций не исключает ни один из исследователей. Что, вполне

обосновано, и подтверждается сегодняшним развитием событий. Однако причины

перспективы авторитарной “развязки” исследователи видят по своему.

Российские политологи Л. Гордон и Э. Клопов, в частности, считают, что

сегодня, в условиях отсутствия у российских элит и народных масс реального

демократического опыта – частичный отход от идеалов полной демократии может

превратиться в отказ от демократии вообще. В этих условиях, по их мнению,

откат к авторитаризму неизбежен (105). И. Пантин, разделяя в целом опасение

Л. Гордона и Э. Клопова, причину отката к авторитаризму видит в

традиционной укоренённости элементов авторитаризма в структуре власти, что

“значительно отдаляет существующую сегодня политическую систему от идеала

зрелой демократии западного типа” (106). А. Мельвиль и А. Мигранян,

разделяя точку зрения, вышеуказанных исследователей, относительно

перспектив развития России, в качестве предпосылки к установлению

авторитаризма рассматривают текущую ситуацию, которая характеризуется:

растущим влиянием национал-державных сил, появившимся на фоне разочарования

общества в демократии; появлением “идейно-пропагандистской конструкции”,

согласно которой лишь сильная рука “просвещённого” авторитаризма способна

осуществить реформы; усилением в массовом сознании россиян крена в сторону

поддержки сильной власти, способной навести порядок в стране (107).

Следует так же отметить, что возможность установления авторитаризма в

чистом виде многим российским исследователям представляется не единственной

перспективой политического развития нашей страны. Достаточно характерной в

этом отношении является точка зрения Л. Гордона и Э. Клопова, которые как и

В. Пантин в качестве альтернативы авторитаризму видят установление

“полудемократии”. Возможность её установления они связывают с проведением

весьма сложной политики “средней линии”, связанной с “поиском в каждом

общественном действии должной меры полуавторитарности–полудемократии”(108).

Опираясь на успешный опыт в проведении подобной политики в других странах

(например, Мексика 30 – 60-х гг.) политологи связывают возможность

удержания “средней линии” в России с соблюдением некоторых важных условий:

существование в правящей элите людей, способных избежать традиционного

соблазна всевластия и достаточно искусных, что бы удержать тонкое различие

в “средней линии”; “давление на власть со стороны демократической

общественности” (109); “взаимоотношения с внешним миром: со «старыми»

демократиями” (110). Изоляция от этих стран, и тем более ориентация на

сближение с диктаторскими режимами, по мнению Л. Гордона и Э. Клопова,

“усиливает авторитарно – патерналистскую сторону нашей культуры”(111), что

грозит обернуться возвратом к полному авторитаризму или к реставрации

тоталитарного режима. Конечную фазу полуавторитарной-полудемократической

эволюции эти исследователи видят в становлении демократии в России. И.

Пантин, являясь представителем данной концепции, свою гипотезу обосновывает

тем, что однажды начав, процесс демократии в России уже вряд ли удастся

повернуть вспять: “свободу слова, свободу политической и экономической

деятельности россияне вряд ли отдадут без борьбы” (112).

О несостоятельности надежд на авторитаризм как на перспективу

посткоммунистического развития России свидетельствуют факторы, наиболее

полно выделяемые Л. Шевцовой: ” неспособность ни одной политической

группировки монополизировать власть на долгий период времени; отсутствие у

правящей верхушки наиболее эффективных инструментов установления

авторитарного правления – лояльной и дееспособной армии и эффективного

бюрократического аппарата; регионализация страны и формирование

профессиональных элит, не желающих восстановления над собой контроля

центра; возникновение федеративной, с элементами конфедерации, модели

государства, образование в обществе механизмов саморазвития; осознание в

различных политических кругах невозможности выживания страны без её

включения в международное сообщество”(113).

Разделяя в принципе эти аргументы и добавляя к ним (в качестве

дополнительного препятствия на пути к авторитаризму) реально возникший в

российской политической жизни “ плюрализм групповых и корпоративных, в т.

ч. региональных, интересов”, А. Мельвиль считает, что всё это делает

авторитарный сценарий развития для посткоммунистической России, хотя

теоретически и возможным, но практически всё же маловероятным (114).

В качестве альтернативы демократии и авторитаризму, некоторые

исследователи в своих концепциях выделяют возможные варианты установления в

России режима полуавторитарного типа, в последствии переходящего в

тоталитаризм. Так, в частности, В. Пантин и В. Лапкин в своём исследовании,

посвящённом рассмотрению проблемы политической модернизации в России, не

исключают подобную возможность. В целом, разделяя позицию В. Согрина,

рассматривающего российскую модернизацию “как результат естественной

конкуренции различных общественных систем двадцатого века” (115), эти

исследователи считают, что одной из причин сползания России к

(полу)автотитаризму является то, что “Россия может не выдержать бремени

соревнования со странами Запада” (116). В этом случае, по их мнению,

возможны политические контрреформы в интересах финансовой олигархии и

компрадорского капитала, которые повлекут за собой непрекращающуюся борьбу

внутри политической элиты. В результате, дальнейшее развитие событий в

России будет зависеть от способов разрешения этой борьбы (пакт о согласии,

принуждение или уничтожение сопротивляющихся групп и полный контроль над

обществом). Учитывая исторический опыт России, ментальность народа и элиты

(характеризующих явный дефицит готовности к консенсусу), по мнению В.

Пантина и В. Лапкина, вероятным выбором политического режима в ближайшем

будущем для России будет состояние “между той или иной формой авторитаризма

и тоталитаризмом” (117).

Однако, как считают некоторые исследователи, сильная авторитарная

власть в сегодняшней России может стать предпосылкой только к новому

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8