Юридические аспекты политической борьбы в Англии начала XVII века

принятия статутов путем разработки парламентом их проектов — так называемых

биллей, получавших после их утверждения королем силу закона. Принимая

решение о составлении петиции, парламентарии хорошо сознавали, что таким

способом они не смогут создать закона, закрепляющего права и свободы

английских подданных.

В связи с этим весьма примечательным является тот факт, что всего за

десять дней до принятия данного решения, а именно: во время обсуждения

предложений Палаты Лордов, облеченных в форму петиции о праве, Палата Общин

выразила отрицательное отношение к использованию такого рода документов для

обеспечения прав и свобод подданных. Среди её членов возобладало мнение о

том, что форма петиции о праве не гарантирует юридической силы облеченным в

неё нормам[119]. На парламентской конференции 8 мая 1628 г. ситуация была

уже другой. Теперь Палата Общин призывала лордов поддержать составленный ею

проект петиции о праве[120].

Между тем в исторической литературе все представляется, как правило,

таким образом, что Палата Общин с самого начала решила выразить свои

требования в форме петиции о праве. Об этом пишет, в частности, Д. Юм. По

его словам, общины «не претендовали на какие-либо новые права или

привилегии; они лишь стремились защитить те, которые были унаследованы ими

от предков, и закон свой решили назвать ПЕТИЦИЕЙ О ПРАВЕ»[121].

Палата Лордов уже 8 мая и без особых уговоров согласилась поддержать

предложенную Палатой Общин Петицию о праве. Для выработки проекта петиции,

устраивающего обе палаты парламента, был образован специальный комитет из

членов Палаты Общин и Палаты Лордов в количестве 10 человек. 10 мая этот

комитет завершил свою работу и представил проект петиции парламентариям для

обсуждения.

Процесс обсуждения Петиции о праве в английском парламенте длился около

трех недель. Временами он принимал весьма бурные формы. Лорды предприняли

попытку добавить в текст Петиции статью, подтверждающую абсолютную

прерогативу королевской власти — «суверенную власть» короля. Члены Палаты

Общин дружно и решительно выступили против включения этой статьи в

содержание Петиции.

Эта новая дискуссия между парламентскими группировками по вопросу

соотношения абсолютной и ординарной прерогатив королевской власти обнажила

чрезвычайную хрупкость традиционной юридической конструкции

государственного строя Англии. Оказалось, что вся эта конструкция покоится

на очень тонком балансе различных элементов, равновесии разных сил.

Выступая против включения статьи о суверенной власти короля в Петицию о

праве, члены Палаты Общин совсем не отрицали необходимости для короля

иметь, помимо ординарной, также абсолютную прерогативу. Правовед Дж. Селден

говорил в своем выступлении в Палате Общин 22 мая 1628 г.: «Что касается

того, что мы объявили устами нашего спикера в этом Парламенте, то мы далеки

от намерения посягать на королевскую прерогативу; мы только говорим о

королевской прерогативе в своем лице и мы обязаны сказать так»[122].

В самой по себе абсолютной прерогативе королевской власти члены Палаты

Общин не усматривали какой-либо опасности для традиционной юридической

конструкции государственного строя Англии. Опасным они сочли совмещение

этой прерогативы с ординарной королевской прерогативой. Р. Мэйсон (R.

Mason) следующим образом объяснил, почему такое совмещение недопустимо. По

его словам, «король обладает ординарной прерогативой, и посредством её он

не может назначать налоги или заключать в тюрьму; то есть он не может

назначать налоги по своей воле или использовать их так, как он желает;

однако он имеет экстраординарную и трансцендентную «суверенную власть» для

защиты и счастья своего народа, а для такой цели он может назначать налоги,

или размещать солдат, как он желает»[123]. Иначе говоря, совмещение

абсолютной прерогативы королевской власти с её ординарной прерогативой

разрушало всю юридическую конструкцию английского государственного строя.

Данная конструкция могла сохраняться только при наличии достаточно

определенных границ между сферами действия различных прерогатив.

Р. Мэйсон говорил также: «Посредством нашей Петиции мы желаем только

того, чтобы наши особые права и свободы были подтверждены для нас; и

поэтому, нам не приличествует вообще упоминать в ней о «суверенной власти,

совсем не касающейся предмета Петиции»[124]. Подобные аргументы приводили

и другие парламентарии. Именно эти аргументы убедили лордов в

нежелательности включения в Петицию статьи о «суверенной власти» короля. 26

мая Палаты Лордов согласилась принять Петицию без этой статьи.

2 июня 1628 г. Петиция о праве, одобренная обеими палатами английского

парламента, была зачитана Карлу I. Его Величество ответил следующей

резолюцией: «Король желает, чтобы Право осуществлялось в соответствии с

Законами и Обычаями Королевства. И чтобы Статуты исполнялись должным

образом, дабы Его Подданные не имели причины жаловаться на какие-либо обиды

или притеснения, противоречащие их справедливым Правам и Вольностям,

сохранять которые он считает себя по совести так же обязанным, как

сохранять свою Прерогативу»[125].

Эта резолюция ни формой своей, ни содержанием не соответствовало

исторически сложившимся правилам утверждения королевской властью актов

парламента[126]. Король избрал её потому, что сама Петиция о праве, не

подходила ни под одну из разновидностей актов, характерных для практики

английского парламента того времени. Содержание журналов Палаты Лордов и

Палаты Общин показывает, что различные петиции рассматривались почти на

каждом из заседаний этих палат, но это были петиции частного характера —

прошения, исходившие от какого-либо частного лица. Палаты высказывались в

их поддержку и представляли королю или в Тайный совет. Но рассматриваемая

Петиция о праве была произведением самого парламента, то есть имела

публичный характер.

Парламентарии не удовлетворились ответом короля на их Петицию и

попросили Его Величество поставить другую резолюцию, выражаемую формулой

«soit Droit fait come est desire»[127]. 7 июня 1628 г. Карл I прибыл на

конференцию обеих палат парламента и отдал приказ парламентскому клерку

заменить прежнюю резолюцию новой, после чего заявил парламентариям: «Это, я

уверен, является полным, однако не более того, что Я гарантировал вам в

Моем Первом Ответе; так как значение того заключалось в том, чтобы

подтвердить все ваши Вольности; зная из ваших собственных торжественных

заявлений, что вы не подразумеваете и не затрагиваете Моей Прерогативы, Я

заверяю вас, что Мой Принцип состоит в том, что Народные Свободы усиливают

Королевскую Прерогативу, и что Королевская Прерогатива должна защищать

Народные Свободы»[128].

Утверждение королем Петиции о праве посредством резолюции «soit droit

fait comme est desire» означало, что этот документ получил статус частного

парламентского акта[129] (публичные парламентские акты утверждались

резолюцией «Le Roi le veult»[130]). Иначе и не могло быть — Петиция не

содержала новых правовых норм, а лишь подтверждала старые уже

действующие[131]. Отсюда следует, что указанная Петиция не стала в 1628 г.

законом. В пользу этого свидетельствует и само время утверждения этого

документа королем — середина парламентской сессии. Законодательные акты, по

правилу, которому неукоснительно следовали тогда в Англии, утверждались Его

Величеством в конце сессии парламента[132].

Статус закона рассматриваемая Петиция о праве получила лишь тринадцать

лет спустя — 7 августа 1641 г. В принятом в этот день «Акте, объявляющем

незаконными и недействительными недавние судебные постановления

относительно корабельных денег и бесполезными все записи и протоколы,

относящиеся к ним» говорилось: «…Далее объявляется и узаконяется на

основании указанной ранее власти, что Петиция о праве должна с настоящего

времени соответственно выполняться и твердо неуклонно соблюдаться и

поддерживаться»[133]. (Курсив наш. — В.Т.).

В исторической литературе существуют различные оценки Петиции о праве

1628 г. Ряд исследователей придает ей такое значение, которое имеет Великая

Хартия Вольностей[134]. Так, Д. Юм писал в свое время: «Можно без

преувеличения утверждать, что согласие короля на петицию о праве произвело

в системе правления перемены, почти равносильные революции, и что

ограничение в столь многих пунктах монаршей прерогативы создавало

дополнительные гарантии для прав и свобод подданных»[135].

По мнению других историков, Петиция о праве 1628 г. сыграла весьма

скромную роль в политическом развитии Англии XVII в.[136] Последняя точка

зрения является в настоящее время господствующей в трудах по истории Англии

первых десятилетий XVII в. «Петиция о Праве составляет одну из вех в

конституционном развитии Англии. Однако непосредственно она имела малое

значение»[137], — отмечает Б. Ковард.

На наш взгляд, оценка принятия Петиции о праве 1628 г. как события,

имевшего революционное значение, весьма сомнительна, она не соответствует

реальному положению дел. Однако вряд ли правильным будет и слишком

преуменьшать политическую и правовую роль данного документа в английской

истории XVII в. Не получив в 1628 г. статуса закона, Петиция о праве тем не

менее сыграла определенную роль в правовом развитии Англии. Она стала

знаменем борьбы против произвола государственной власти — фактором,

формирующим правосознание английского общества.

Но в условиях 1628 г. значительно большее значение для политической

эволюции английского общества имела не сама по себе Петиция о праве, а те

дискуссии в парламенте Англии, которые предшествовали ей принятию. В ходе

этих дискуссий отчетливо обнаружились такие слабости юридической

конструкции английского государственного строя, которые могли в дальнейшем

вести лишь к обострению политических конфликтов между королевской властью и

парламентариями. Стало очевидным, что важнейший из несущих элементов

указанной конструкции — ординарная прерогатива королевской власти,

основанная на общем праве и статутах Англии, стала превращаться из средства

поддержания равновесия между королем и парламентом, сохранения компромисса

между общественными группировками, стоявшими за этими государственными

институтами, в инструмент усиления королевской власти за счет полномочий

парламента.

Политические конфликты, возникавшие в английском обществе между королем

и его подданными после принятия Петиции о праве, лишь подтверждали

указанную тенденцию. Среди этих конфликтов особо следует отметить спор

между королем и парламентариями по поводу потонного и пофунтового сбора,

разгоревшийся в середине 1628 г., а также судебный процесс над Дж.

Гемпденом в 1637 г.

Назначение потонного и пофунтового сбора находилось так же, как и

назначение налогов, в компетенции английского парламента. Однако, по

сложившейся практике, парламентарии еще в XVI в. неизменно давали каждому

из монархов свое согласие на этот сбор в первые годы его правления и на

весь срок его пребывания на престоле[138]. Не промедлили парламентарии со

своим согласием на потонный и пофунтовый сбор и после вступления на

королевский трон Якова I. Однако, Карлу I право на такой сбор не было

предоставлено ни в первый, ни во второй, ни в третий год правления.

Невзирая на отсутствие согласия парламента, Карл I продолжал взимать данный

сбор. После неоднократных протестов со стороны парламентариев Его

Величество решился разъяснить им со всей откровенностью свою позицию. Я

придаю потонному и пофунтовому сбору, заявил король парламентариям,

значение дара моего народа. И мое намерение состоит в том, чтобы

рассматривать его «не как право, но как de bene esse (благодеяние),

показывая вам необходимость, а не право, посредством чего я взимаю его до

тех пор, пока вы его мне не предоставите, уверяя себя в соответствии с

вашими общими заявлениями в том, что вам нужно время, но не желания, чтобы

дать его мне»[139].

Парламентарии так и не предоставили Карлу I права на взимание потонного

и пофунтового сбора. 10/20 марта 1628/1629 г. Его Величество распустил

парламент[140] и вплоть до 1640 г. правил, не созывая парламентов. Однако

продолжал взимать указанный сбор. На чем основывалась эта мера короля?

В вышеприведенном заявлении Карла I парламентариям явственно виден один

мотив взимания им потонного и пофунтового сбора без согласия на то

парламента — государственная необходимость. Но вместе с тем в словах, в

которых он выражал уверенность в том, что парламентарии все же предоставят

ему право на этот сбор, подразумевалось и другое — парламентарии не имеют

правомочия отказать ему в предоставлении данного права, потому что всем его

предшественникам на королевском престоле оно предоставлялось.

С другой стороны, и в сознании населения Англии за столетия, в течение

которых этот сбор неизменно платился в королевскую казну, его плата стала

традицией. Поэтому король мог взимать его и не имея на это согласия

парламента.

Таким образом, не только фактор государственной необходимости, но и

прецедент становился опорой королевской власти в её попытках придать своей

ординарной прерогативе более самостоятельный характер, сделать

осуществление её независимым от парламента.

Парламентские дискуссии, проходившие в апреле-мае 1628 г., показали, что

именно в прецедентах нашлась юридическая опора практике арестов английских

подданных по специальному распоряжению королевской власти и без указания

причин.

Подчинив суды общего права своим интересам, король мог формировать какие

угодно прецеденты и тем самым все больше выводить действие своей ординарной

прерогативы из-под контроля парламента. Между тем добиться подчинения себе

этих судов королю было нетрудно, поскольку назначение судей в них

производилось исключительно по его усмотрению.

Многочисленные судебные процессы, прошедшие в Англии в 30-е гг. XVII в.

над теми, кто отказывался платить в королевскую казну «корабельные деньги»,

продемонстрировали, что суды общего права при рассмотрении конфликтов

королевской власти с подданными становились, как правило, на сторону

первой. Особенно громким среди них стал процесс 1637 г. над Дж. Гемпденом.

Взимание «корабельных денег», или налога на постройку и снабжение

кораблей, король мог осуществлять только с согласия парламента. Однако в

1634 г. по городам Англии, местечкам и графствам были разосланы скрепленные

большой королевской печатью приказы об уплате этого налога. Не имея

согласия парламента на этот сбор, король заручился поддержкой судей.

Предложив им вопрос «вправе ли он устанавливать этот налог, если это

необходимо для обороны государства, и не является ли он единственным судьей

подобной необходимости?», Карл I получил устраивающий его ответ, что «в

случае необходимости он вправе вводить этот налог, и именно он является

единственным судьей подобной необходимости»[141]. В связи с этим против

лиц, отказавшихся уплачивать в казну «корабельные деньги» было начато

судебное преследование.

Процесс над одним из таких отказников — Дж. Гемпденом проходил в Суде

Казначейства в течение двенадцати дней. Тексты выступлений самого Гемпдена

и его защитников широко распространялись в английском обществе. Ссылкам

судей на требования необходимости Гемпден противопоставил ссылки на

предписания законов. В результате из двенадцати судей, слушавших дело,

пятеро вынесли решение в пользу Дж. Гемпдена, однако семеро судей выступило

в поддержку короны. Соображения государственной необходимости одержали верх

над нормами законов.

Справедливости ради следует отметить, что у короля действительно имелись

серьезные доводы в пользу взимания этого налога по соображениям

государственной необходимости. В то время действительно требовалось

безотлагательно снарядить определенное количество кораблей для защиты

заморской торговли Англии от пиратов и английского рыбного промысла от

посягательств Голландии. И документы свидетельствуют, что все собранные в

казну «корабельные деньги» были использованы по назначению.

Однако многих подданных Английского королевства настораживал не сам по

себе факт взимания «корабельного налога» королем без согласия на то

парламента, а тот способ, которым этой королевской акции была придана

юридическая форма. Было очевидно, что посредством судов общего права и с

помощью ссылок на государственную необходимость король в состоянии

практически любым своим действиям придать юридически обоснованный характер

и таким образом создать прецеденты, придающие его ординарной прерогативе

столь же самостоятельный характер, каковой имела его абсолютная

прерогатива.

Исторический опыт свидетельствует, что прецеденты, вносившие те или иные

изменения в юридическую конструкцию государственного строя, создавались в

Англии достаточно легко. Так, в 1584 г. королева Елизавета приостановила

сессию парламента на 40 дней (с 21 декабря до 4 февраля) и это стало

прецедентом[142]. С тех пор королевская власть имела правомочие не только

созывать и распускать парламент, но приостанавливать его работу.

В истории принятия Петиции о праве 1628 г. обращает на себя внимание тот

факт, что судьям Королевской Скамьи, решавшим вопрос об освобождении пяти

рыцарей из тюрьмы, пришлось в апреле 1628 г. делать специальное заявление о

том, что их решение от 27 ноября 1627 г. является простым решением — rule —

и не порождает юридического прецедента. Правовед Э. Кок выразил тогда свое

удовлетворение этой резолюцией[143]. Парламентарии вполне сознавали, что

если бы указанное решение получило статус прецедента, им ничего не

оставалось делать, как добиваться от короля согласия на принятие нового

закона. Узнав же, что прецедента в данном случае не возникло, они смогли

удовлетвориться формой Петиции о праве для выражения своих требований.

На конференции обеих палат английского парламента, состоявшейся 7 апреля

1628 г., правовед Дж. Селден сделал весьма примечательное заявление: «Но

Прецеденты, мои Лорды, являются хорошим Media или доказательствами для

иллюстрации или подтверждения, когда они соответствуют выражению Закона:

однако они никогда не могут быть достаточным доказательством для того,

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7