Страны востока

независимость из рук американцев после многолетних цивилизаторских усилий

последних.

Мы можем датировать конец первого периода трансформации Азии примерно

началом 50-х годов, когда сложился послевоенный политический миропорядок, и

сложный конгломерат феноменов, подытоживающих включение Азии в мировой

цивилизационный поток, устоялся в какую-то логическую общность.

Второй период трансформации Азии:

начало 50-х - рубеж 80-90-х годов

Каковы были основные цивилизационные феномены второго периода?

Очевидно, их можно свести к трем группам. Первая группа -

строительство небывалой, невиданной цивилизации на основах

коммунистического эсхатологизма. Именно эта группа явилась определяющей для

Азии. Да, экономический скачок Японии имел место; более того, если сегодня

мы стоим, по сути, на руинах социалистического мира, то феномен Японии

устойчив, и японский путь в отличие от социалистического доказал свою

жизненность. Социалистическая же цивилизация как феномен остается в

прошлом. Но если посмотреть, что составляло ось развития Азии во второй

период трансформации в XX в., то со всей определенностью можно сказать, что

это было социалистическое цивилизаторство и противодействие ему;

перенесение западной (некоммунистической) цивилизации в Азию имело смысл не

только само по себе, но и во многом как противовес революционному

эсхатологизму.

Начавшись с грандиозной победы революции в Китае, радикально

изменившей не только мировой баланс сил, но и мировой цивилизационный

баланс, коммунистический эсхатологизм перекинулся в Северную Корею и

Индокитай, причем последние его успехи выражались в транснациональном

социализме в Индокитае, начиная с конца 70-х годов, когда Вьетнам на

короткий период практически объединил Индокитай. При этом практически все

страны Азии испытали на себе значительное влияние социалистической идеи;

ряд стран - Индия, Индонезия, Бирма, Сингапур - в разное время играли с

ней, так, впрочем, и, не переходя грань декларативности и не допуская

деструктивные силы социализма до сути своего внутреннего развития.

Важно отметить, что при этом социалистическое строительство в Азии

было достаточно автономным феноменом. Да, оно было индуцировано

цивилизационным всплеском социализма в России в 1917 г., да, организационно

оно поддерживалось и направлялось сначала Коминтерном, затем ЦК КПСС, но

никогда социалистические страны Азии не были в той мере послушны и

управляемы, как восточноевропейские. Правда, не стоит, и преувеличивать

неавтономность социализма в Восточной Европе: не говоря уже о Югославии и

Албании, даже страны Варшавского Договора, как показывают появившиеся в

последнее время источники, не всегда были в полной мере послушны Москве. Но

все равно между большинством восточноевропейских стран и азиатскими была

колоссальная разница: в восточноевропейские страны (опять же за исключением

Югославии и Албании, и это показательно) социализм был практически

привнесен на штыках Советской Армии. В Азии социализм был выпестован

антиколониальной борьбой, переварен будущей коммунистической элитой в ходе

войн; в течение длительного времени компартии действовали независимо от

Москвы. Они наследовали эсхатологические модели трансформации Азии и

оказались трудноуправляемы, а в случае с Китаем - и неуправляемы вовсе.

Социализм в Азии принял, пожалуй, еще более совершенные формы, чем в

Европе. Дело здесь отнюдь не в числе "жертв социализма", а в его

тотальности: масштабы его разрушительной деятельности в Азии были

несравненно шире. Мао Цзедуну, Ким Ир Сену, Пол Поту удалось добиться в

полном смысле слова абсолютного контроля над обществом, построить социализм

действительно по его пятому классику - Орвеллу, создать не только тотальный

репрессивный аппарат, но и общество тотального социализма, которое

преследовало не просто "врагов народа", но и за недостаток социалистической

истерии. В европейских социалистических странах всегда существовал какой-то

островок суверенности (во внутреннем мире личности и даже в социуме),

несмотря на все усилия репрессивного аппарата. В Азии такого островка не

было.

Не случайно, что именно в Азии имели место многочисленные вооруженные

агрессии соцстран - Кореи в 1950 г., Вьетнама в 1975 и 1978 гг., Китая в

1979 г. Можно возразить на это, что и Советский Союз вторгался в Венгрию и

Чехословакию; но это качественно иной вид агрессии: вводить войска в страну-

сателлита. Это, строго говоря, не агрессия, а реинтервенция, подтверждение

своего господства, достигнутого в результате второй мировой войны. В Азии

же было другое — именно агрессия, именно расширение своей сферы влияния

наново. Пожалуй, единственный аналог этого в западном социалистическом мире

- интервенция СССР в Афганистане.

Нельзя не сказать и о другом: социализм в Азии вообще оказался более

социалистичным как формация, чем в Европе. Геноцид Пол Пота на порядок

отличался от геноцида Сталина. Отношение Мао Цзедуна к ядерной войне было

радикально другим, нежели не только Хрущева, но и Сталина (последние

ядерной войны все же серьезно опасались).

Вряд ли можно объяснить все это случайным стечением обстоятельств.

Скорее всего, здесь сказалась азиатская концепция личности - отсутствие ее

суверенитета, интегрированность личности в государство, безусловный примат

всех вышестоящих структур - семьи, производственной ячейки, партии,

государства. Автору уже приходилось говорить о существовании так называемой

"дилеммы Субботы", которую можно сформулировать на основе евангельского

текста: что для чего - человек для Субботы (служившей в Евангелиях символом

устоявшихся социальных структур и приоритетов) или Суббота для человека.

Иначе говоря, что важнее - суверенность личности или подчинение личности

интересам высших структур - семье, производственной ячейке, партии,

национальности, конфессии, государству. В европейском сознании эта проблема

так и осталась на уровне неразрешимой дилеммы, так или иначе присутствующей

во всех основных учениях и в личном выборе человека. В Азии же, как

представляется, дилемма Субботы была решена однозначно и именно в те

времена, когда формировались циви-лизационные устои; при этом со всей

определенностью было обозначено, что не Суббота для человека, а человек для

Субботы. Если обратиться к Евангелиям, то мы обнаружим прелюбопытную вещь:

судя по всему схожее решение дилеммы формировалось и в Иудее, но Иисус

разбил примат высших структур над человеком, подчинив его только Богу. Если

бы не христианство, возможно, в средиземноморском очаге цивилизации

сформировались бы сходные с азиатскими концепции взаимоотношения личности и

высших структур. Однако этого не произошло.

Азия же решила дилемму Субботы однозначно, и это сказалось решительно

на всех моделях трансформации Азии в XX в., но, пожалуй, ни в одной так

отчетливо, как в азиатской социалистической формации. Это легко объяснимо.

Социализм по определению тоже решает дилемму Субботы в пользу Субботы -

высших структур, в особенности партии и государства. Однако в

средиземноморском ареале цивилизации его усилия нейтрализовались давней

традицией выбора, двойственности решения, его вечной неопределенности. В

Азии, напротив, традиция в этом смысле становилась на сторону социализма.

Отсюда и орвеллианский социализм Азии.

Второй группой феноменов трансформации Азии было развитие по

квазизападному пути - привнесение рыночных отношений, либеральных

институтов, интеграция в мир. Наиболее крупных успехов здесь добилась,

конечно, Япония, по практически большинство несоциалистических стран Азии в

той или иной мере шло по этому пути. Однако это не включило их в

цивилизационном смысле в западный мир; более того в цивилизационном

отношении они сохранили близость скорее к соцстранам Азии. Объяснение этого

лежит, очевидно, в плоскости той же самой дилеммы Субботы. Азиатские

общества заимствовали институты и экономические механизмы Запада, но в

итоге по-прежнему говорили с Западом на разных языках. Если в мировых

экономических отношениях язык Азии был все же понятен Западу, то уже во

внутриэкономическом развитии этих стран этот язык становился труднопонятен,

и экономический скачок Японии, Южной Кореи или Сингапура объяснялся не

только волшебной силой рынка, но и абсолютной подчиненностью личности

интересам высших структур. Отношения японца или южнокорейца с его фирмой

оставались за пределами понимания Запада: да, уход в "работу с головой был

известен и Америке, и ФРГ, и Австралии, но нигде он не принимал таких

абсолютных форм, как в Азии.

В годы "холодной войны" господствовало деление стран Азии на "своих"

и "чужих", но это была условность. Во-первых, те страны, которые находились

под американским военным зонтиком (в той или иной степени) или под

политическим влиянием США, тем не менее, отличались от Запада по своим

цивилизационным установкам. Во-вторых, существовала и ничейная земля - как

в лице отдельных стран (Индия, Бирма), так и в лице отдельных бытийно-

цивилизационных пластов в сознании формально верных союзников (Япония,

Южная Корея). И это подводит нас к третьей группе феноменов, которая вовсе

не обозначает отдельную группу стран, но которая присутствовала практически

во всех странах Азии.

Эту группу феноменов можно назвать поисками своего традиционного лица

в новом цивилизационном потоке. Азия уже долгое время существовала в новой

цивилизационной среде; каждая культура выдавала свою реакцию на эту среду,

и среда деформировала культуры, местами снимая с них значительные пласты.

Сложилась видимость цивилизационной победы Запада над Азией; реальностью

была определенная фрустрация национальных азиатских "я", "я" периода

трансформаций под влиянием Запада. Но ядро культур сохранялось, и вот

пришло время, когда начались поиски своего нового "я". "Я" не могли застыть

надолго в состоянии ущербности, фрустрации. Они могли манифестировать

только в выявлении своей уникальности, своеобычности, своего национального,

наконец, того, что могло противостоять обезличенному новому

"трансформированному" облику. Если можно использовать здесь термины

психологии, это была борьба с мучительной деперсонализацией, вызванной

новым цивилизационным потоком.

Ни одна страна не осталась в стороне от этих процессов. Так,

социалистическая трансформация Китая сопровождалась хаотичными поисками

своего национального "я" и была чисто формально выражена в лозунге

"строительства социализма с китайской спецификой". Ни одна страна по сию

пору еще не нашла своего "я". Больше всего вопросов в этой связи вызывает

Япония, самостоятельная внешняя политика которой до сих пор сводится

фактически к проблеме "северных территорий" и отчасти политическому

проникновению в Юго-Восточную Азию. Принимая во внимание огромный

экономический потенциал Японии, понятно, что XXI век во многом зависит

именно от того, каким будет новообретенное "я" японцев.

Есть и еще одно обстоятельство, о котором в настоящем контексте

необходимо сказать. Новое "я" сложно найти даже гомогенным японцам. Для

подавляющего же большинства стран Азии эта задача усложняется безмерно,

поскольку они состоят из нескольких, а во многих случаях и из множества

национальностей. Индия в поисках своего "я" уже разделилась в 1947 г. на

две части; позднее Восточный Пакистан продолжил процесс обособления

национальных "я". Сегодня Индию раздирают национальные противоречия. Поиски

своего "я" делаются безмерно трудными. Мало того, что приходится находить

свое место в цивилизационном потоке, приходится строить небывалое

наднациональное "я" нескольких национальностей. За небольшим исключением

страны современной Азии до колонизации не были устойчивыми государственными

образованиями (это относится хотя бы к гиганту Азии -Индии). Поэтому

"простое" (!) возвращение к старому "я" для них хотя бы уже поэтому

невозможно. Создание же нового "я" - задача не для одного поколения.

Рассмотрим в качестве примера Сингапур. Около 80% населения - этнические

китайцы, выходцы из южных провинций Китая. Два главных национальных

меньшинства - малайцы (ближайшие соседи с севера) и тамилы (выходцы из

Южной Индии). В этом государстве, созданном практически с нуля англичанами

на вдохновенной волне колониальной трансформации Азии, на незаселенном

острове, оставшимся бы просто оконечностью Малайского полуострова, островом

джунглей и мангров, трансформация Азии, инспирированная Западом, фактически

создала социум, состоящий ныне из представителей не просто трех

национальностей, но и трех культур - конфуцианско-буддийской, мусульманской

и индуистской - с сильным христианским влиянием. Строить новое "я" на

культурной основе большинства - значит провоцировать раскол и смуту; до

последнего времени сингапурские лидеры удачно балансировали искусственным

шестом "сингапурской нации", испытывая все время сильнейшее беспокойство,

особенно в отношении малайцев-мусульман, опасаясь возникновения

фундаментализма, особенно в силу близости двух исламских стран — Малайзии и

Индонезии. Однако знамением времени становится тот процесс, который А.Д.

Богатуров удачно назвал "обнажением традиционных структур"4 и который в

глобальном мировом контексте может быть охарактеризован как борьба против

цивилизаторской деперсонализации Запада, будь то в социалистической или в

либерально-рыночной системе координат. Как будут в этой связи развиваться

поиски Азией своего "я", сказать невозможно. Ясно только, что обозначенная

выше третья группа феноменов будет становиться все более значимой - и,

пожалуй, в этом едва ли не основной итог второго периода трансформации

Азии.

В трехмерной системе координат - с экономической, военной и

политической осями - можно наблюдать окончательную интеграцию Азии в

мировое сообщество. Даже такой отшельник Азии, как Северная Корея, и тот

прочно интегрирован в мировое сообщество — пока еще не в том смысле, что он

принимает общепринятые нормы, а в том, что он зависит от существующей

системы международных отношений по всем трем главным осям. Существует

достаточно устоявшийся миф, что режиму Ким Ир Сена удалось изолировать

страну от цивилизационного потока. Но в том и состоит суть цивилизационного

потока, что он всеобщей и всепроникающ. До каких бы масштабов ни дошла

ксенофобия в северокорейском обществе, как ни пресекаются все контакты с

зарубежьем, но цивилизационный поток проникает в страну и размывает

идеологическо-благостный рай, потому что страна жизненно нуждается в одной

из ипостасей цивилизационного потока - научно-технической. В этих целях

режим опирается на корейскую диаспору в Японии. Интенсивные визиты членов

диаспоры в Северную Корею приносят режиму то, без чего он не смог бы

создать фасад процветания, а также реальные блага для элиты - артефакты

технологической цивилизации. Но вместе с артефактами проникает и весь

цивилизационный поток, и странно было бы преувеличивать изолированность и

неосведомленность северокорейцев. Цивилизационный поток подтачивает

тоталитарную крепость, и в не столь далеком будущем это станет вполне

очевидно.

Второй период трансформации Азии завершился вместе со всем

послевоенным миропорядком. Главнейшим фактором этого процесса был

планетарный распад социализма. Революционный эсхатологизм пришел к своему

логическому концу. На 1991 год из всех социалистических стран Азии лишь

одна Монголия пошла по пути полного прекращения социалистического

экспериментаторства. Однако демократическое движение в Китае, реформы во

Вьетнаме, Лаосе, приближение к урегулированию положения в Камбодже,

дальнейшее обострение кризиса Северной Кореи - все это ознаменовало конец

революционного эсхатологизма. Социалистическая флюктуация в Азии стала

самоликвидироваться, как это уже произошло к этому времени в Восточной

Европе и Советском Союзе. Одно русло цивилизационного потока уже высохло у

своих истоков, и в Азии катились только последние его волны (возможно,

самая последняя волна захлестнула Непал в 1990 г.). Всем бывшим странам

социализма предстояло искать новую бытийную модель; интеллектуальная элита

этих стран все с большим вниманием смотрела на соседей, избравших модель

заимствования западных артефактов при сохранении некоторых традиционных

бытийных структур.

Некоторые итоги цивилизационных процессов в Азии

"Торжество" западного начала в азиатских обществах было лишь видимым.

Ф. Фукуяма, безусловно, поторопился возвестить о конце истории, приняв за

него глобальный кризис социализма и слом послевоенного миропорядка. На

самом деле для цивилизационного потока это - не более чем преодоление

одного порога, вокруг которого на протяжении десятилетий бушевали волны.

Порог преодолен. Поток стремится дальше.

Интродукция западных концепций в азиатские общества увенчалась лишь

частичным "успехом". В известном смысле Ф. Фукуяма прав, говоря о западном

либерализме как основном русле цивилизации. Западный либерализм коснулся и

Азии, однако нигде не прижился по-настоящему. В Азии до сих пор нет ни

одной по-настоящему демократической страны в западном, собственно говоря -

нормативном - понятии "демократии".

Страницы: 1, 2