Политические конфликты и пути их урегулирования

шумливое сборище спорщиков может иметь весьма отлаженный механизм

исполнения и контроля. И нет ни ежегодных битв за урожай, ни перебоев со

снабжением, ни кампаний по повышению политической грамотности, ни

бесплатного сбора металлолома для помощи национальной металлургии.

Хороший шахматист отличается от плохого тем, что думает не над

ближайшим ходом, а о вариантах дальнейшего развития борьбы. Поздно думать о

победе за один ход до неизбежного мата, который тебе приготовил противник.

Так и в демократическом обществе обсуждают «правила игры», продумывая их

практические последствия. Сенат древнего Рима при выборе вариантов

строительства водопроводов руководствовался правилом: предпочесть тот

проект, по которому акведук проработает триста лет. Лучше спорить на стадии

принятия плана, чем в момент обнаружения просчета в готовой конструкции.

Свобода выражать и защищать свои мнения породила и логику, и науку, и

правосознание. Участвуя в выработке новых правил, каждый член общества не

только вносит свой интеллектуальный вклад, но и принимает на себя

ответственность за поддержание утвержденного большинством порядка. Здесь

заложена наивысшая гарантия исполнения принятого правила. Так формируются

правовые отношения.

В тоталитарном обществе право и закон не различаются. Право – это та

привилегия, которую дал закон. А закон – это фиксированное волеизъявление

правителя. Захотел правитель – и изменил закон, а тем самым и правовые

отношения. Кому-то прибавил привилегии, а кому-то и урезал. В обществе с

устойчивыми демократическими традициями право – это закрепленные в

общественном сознании, поддержанные авторитетом общества правила,

гарантирующие свободу в исполнении определенных действий, в удовлетворении

определенных потребностей. Закон лишь оформляет право. Поэтому власть может

издать закон, который будет признан обществом как неправовой. И в этом

случае общество получает основание для смещения правительства.

Европейские государства средневековья не были демократическими по

политическому устройству. Но в них были демократические подсистемы.

Например, существовали сословные институты: ремесленные цехи, налоговые

городские парламенты, имперские сеймы, сословные суды. Европа признала

ценность римского права. Поэтому важнейшая в социальной жизни система

вассалитета зиждилась на договорной основе. Если сеньор нарушал договор, то

вассал был обязан, именно обязан, отстаивать свои права – либо в сословном

суде, либо с оружием в руках. И не один правитель был свергнут своими

вассалами как клятвопреступник, нарушивший ленные права.

Если закон опирается лишь на волю правителя, он представляет собой

юридическую формулировку, которую всегда можно изменить. Если же закон

опирается на систему права, то он подкрепляется волей тех, кто его

вырабатывает и воплощает. Право проникает в сознание каждого его носителя

как норма социальной справедливости и делает этого носителя его самым

активным защитником.

Для примера приведем два эпизода из XVI века. Когда в 1564 г. Иван

Грозный покинул Москву, то жители столицы с ужасом поняли, что осиротели.

Они бросились в Александровскую слободу, куда удалился царь, и стали

упрашивать его вернуться в стольный град, уступая ему во всем. Пусть казнит

каких угодно ослушников, только не покидает свое бедное стадо. Так был

расчищен путь опричнинному террору.

Чуть позже французский король Генрих VI захотел вступить в свою

резиденцию – в Париж, но парижане не пустили его, пока король не согласился

принять их условия, которые горожане считали соответствующими праву.

Готовность короля и его подданных вести переговоры на основе права стала

источником прекращения кровавой религиозной войны.

Законы как таковые правителю не нужны, если у него есть сила. Реальный

закон по своей сути есть договор власти с обществом на добровольное

поддержание определенной нормы. В этом случае закрепляются права социальных

низов. Сохранность этих прав через имеющийся закон и их расширение через

новый укрепляет систему правовых отношений. Поэтому конфликты, которые

возникают между властью и обществом, направлены на закрепление и расширение

правопорядка. И Европа только выигрывала, что конфликт принимал форму

споров о законах в сеймах, парламентах, судах присяжных и даже в

университетах, которым приходилось рассматривать тяжбы подданных с

королями. Решения по конкретным случаям (прецедентам) входили в корпус

законодательства, укрепляя систему права. Великая хартия вольностей,

утвержденная английским королем в 1215 г., до сих пор является действующим

юридическим документом, основой британской правовой системы.

Но можно сказать и больше. Конфликт при выработке властных решений был

положен в основу функционирования управляющей системы. Помимо сословных

объединений в Европе реально существовало еще несколько сообществ,

обладавших определенной независимостью от короны. Это католическая церковь,

имевшая нравственный авторитет и подчиненная папе римскому. Это

университеты, которые обсуждали вопросы научной истины без мелочной

административной опеки государственной власти. В университетской науке

существовали разные школы. Даже церковь дозволяла монашеским орденам иметь

свой устав, нормы поведения, специфический подход к духовному поприщу

(например, августинцы уделяли большое внимание познавательной деятельности,

францисканцы выступали как нищенствующее братство).

В XVII-XVIII вв. Локк и Монтескье теоретически обосновали идею

разделения властей, выделив три независимых ветви: законодательная,

исполнительная и судебная. Эта идея легла в основу конституционного

устройства Соединенных Штатов Америки, а затем стала всеобщим завоеванием

демократической цивилизации. Все три ветви власти подчинены конституции,

созданной общественной волей (волей нации, народа). Благо нации — это то,

что определяет и ограничивает действия институтов власти. Конституция

является важным законом – притом законом прямого действия. Никакое

правительственное или судебное решение не может быть в противоречии с

конституцией.

Это значит, что общество в целом может контролировать действия власти,

соотнося их решения с конституционным законом. Через выборы в органы

управления общество контролирует законодательную власть, при необходимости

вполне законным путем ее смещает или сменяет. У каждой из трех ветвей есть

своя компетенция, и ни одна власть не может подменять деятельность другой.

Разделение властей обеспечивает познавательную полноценность, объективность

в оценке действительности и выработке планов. Две власти не дают третьей

злоупотребить своими возможностями из соображений сиюминутной выгоды.

Согласие же между ними стоит многого.

Если три независимые системы в обработке информации совпадают в своих

выводах, то их объективность возрастает. Надо заметить, что

«рассредоточение» реальной власти осуществляется не только по трем руслам.

Признанной четвертой властью являются средства массовой информации, которые

сильны общественным мнением. Все большее влияние оказывает на жизнь

общества наука, у которой свои критерии истины. Политические партии не

просто вербуют себе сторонников, они формируют определенный взгляд на мир и

программы воздействия на ход событий. Развивается эффективная система

обратных связей. Каждое крупное событие обсуждается внутри властных и

общественных структур и между ними. Возможная реакция других учитывается

при планировании действия своей группы. Формируется то, что А.Г.

Здравомыслов назвал «рефлексивной политикой».

Принципы демократии и либерализма делают власть более гибкой, более

устойчивой и более гуманной. Но это не значит, что она становится

совершенной. Поклонники политической мифологии обещают своим последователям

идеальную жизнь. Но они тут следуют правилу: уж если мечтать, то ни в чем

себе не отказывать. Сторонники демократии отказываются от подобного

утопизма.

Демократия обращена к человеку, активно реализующему свои намерения на

свое личное благо. И было бы странно, если бы успех демократической власти

не зависел от совокупного личностного потенциала. Люди различны: среди них

есть умные и глупые, ленивые и трудолюбивые, ответственные и равнодушные.

Все они наделены одинаковыми гражданскими правами, но вносят разный вклад в

социальное взаимодействие и в социальное творчество.

Равное избирательное право (один человек – один голос) дано гражданам

не потому, что они одинаково совершенны и преданны общественным идеалам.

Просто любые способы отбора «достойных» подразумевают наличие отбирающих и

знание ими точных мерок совершенства. Есть группы, которые обладают правом

отбора: это судьи в спортивных состязаниях, ученые советы по присуждению

научных степеней, экспертные комиссии по присуждению воинских и иных

званий. Но все они осуществляют частный отбор, и несогласие с ними можно

высказать, обращаясь в суд или к общественному мнению. А как опротестовать

неправильные действия специалистов «по общественному благу»? Прерогатива

защищать общественное благо может быть в распоряжении только у всего

общества. В этих условиях общество постоянно вступает в конфликты с

бюрократическим аппаратом. Вебер эффективность бюрократии связывал с тем,

что она способна использовать высококлассных специалистов (функциональный

принцип) и выстраивать систему их подчинения (иерархический принцип).

Бюрократия должна быть нейтральной в разрешении всех конфликтных ситуаций,

подведомственных ей: пользоваться формальной системой правил; реагировать

не на лица и интересы спорящих, а на обоснованность их аргументов; не

извлекать никакой выгоды для себя при принятии любого решения. Короче

говоря, строго соблюдая правила и законы, служить «делу, а не лицам», не

быть продажной. Но даже математика XX века осознала, что не бывает

абсолютно точного знания. Согласно теореме Геделя, любая математическая

система сталкивается с утверждениями, по поводу которых она не может

решить: ложные они или истинные. А что говорить о запутанной социальной

жизни? Любые законы имеют «щели» и «дыры», и бюрократия, естественно, будет

их использовать в свою пользу. Регулирование конфликта общества с

бюрократией идет в нескольких направлениях.

У бюрократии принципиально иной правовой статус, чем у граждан.

Гражданин имеет право делать все, что не запрещено законом. Поэтому

потенциально возможные действия гражданина нельзя исчерпать никаким

списком. Чиновник же, наоборот, имеет право делать только то, что

установлено законным образом. Действия чиновника могут быть перечислены

списком его полномочий.

Из распоряжения бюрократии нужно изъять максимальное количество

собственности, передав ее в частные руки. Только тогда бюрократическое

воровство сократится. Как можно большее количество опекаемой бюрократией

собственности должно быть под контролем общества. Документы в запертых

архивах, картины в закрытых запасниках музеев пострадают значительно больше

от краж и подлогов чиновников, чем от любопытства любителей истории или

живописи, от свежего воздуха или солнечных лучей. Любой член общества,

пользующийся государственной собственностью, проверяет ее состояние

значительно лучше, чем государственная инвентаризационная комиссия.

Действия бюрократии могут быть обжалованы в судебном порядке. Контроль над

ней ставит избранный всенародно законодательный орган. Ее действия

обсуждают свободные средства массовой информации.

Столь же устойчивым является конфликт по поводу политической

компетентности граждан. Одним кажется, что механически подсчитанное

большинство голосов само по себе содержит решение поставленных проблем

(«народ не ошибается»). Другие больше доверяют ответственности и

компетентности политической элиты. Популисты апеллируют к количественному

аспекту демократии, а элитисты – к качественному. Американский социолог

Антони Обершелл в книге «Социальный конфликт и социальные движения» так

описывает борьбу двух тенденций в американской политике: «Внутри

американской демократической политической традиции, основанной на идеалах

политического равенства и принципах народного суверенитета и правления

большинства, всегда существовала и будет существовать – и, скорее всего,

будет существовать всегда – напряженность между элитистской

(Гамильтоновской) и популистской (Джефферсоновской) ориентациями.

Действительно, каким образом предпочтения большинства народа могут быть

превращены в закон? Те, кто не доверяет народной мудрости, и те, кто,

напротив, не доверяют мотивам народных избранников и хотят минимизировать

неравенства, являющиеся результатом политической дифференциации граждан,

предпочитают различные формы структурной организации претворения

демократических принципов в жизнь. Популисты считают, что законодатели –

это необходимое зло и они должны быть лишь исполнителями народной воли.

Элитисты рассматривают законодателей в качестве полезного посредника между

предрассудками общественного мнения и формированием общественной политики.

Популисты выступают за частные и прямые выборы, имея в виду, что первичные

выборы проверяют влияние партийных боссов, действующих группами и

объединение. Они используют референдум как противовес влиянию

законодателей. Элитисты находятся в оппозиции к этим институтам.

Распространение элитизма подрывает демократию в пользу олигархии. А

распространение популизма вполне может способствовать установлению

диктатуры и подавлению прав меньшинства нетерпеливым большинством. Успех

демократической традиции в значительной мере основывается на противоречиях

и напряженности, существующих между этими двумя конфликтующими

ориентациями...»

Конфликт этот имеет достаточно глубокую основу. Одна сторона

симпатизирует просвещенному меньшинству, другая — здравомыслящему

большинству. Изысканный интеллект просвещенного меньшинства может сотворить

заумный и нереальный план или, что еще хуже, направить свои силы на

укрепление власти этих умственных аристократов (породить олигархию).

Здравый же смысл большинства рискует оказаться слишком грубым инструментом

для решения тонких политических проблем и толкнуть на упрощенный вариант. А

при последующей неудаче большинство может просто склониться к диктатуре.

Фрейду принадлежит мысль, что здравая идея говорит спокойно и

негромко, но стойко и целенаправленно. В шуме мирской суеты к ней

прислушиваются не сразу, но со временем она обретает все больше

сторонников. Идея демократии обрела свою первую жизнь в Древней Греции.

Свободный житель греческого города-государства (полиса) был владельцем

земельного участка, семьянином, гражданином и воином. Как собственник земли

он являлся ответственным за дело хозяином. Как гражданин он принимал

участие в управлении государством и выработке его законов, принимаемых

народным собранием. Как воин он был самым последовательным защитником

своего очага и своего государства. Таких граждан в Афинах было около 20

тысяч, а население всего полиса исчислялось 100 тысячами. В современном

крупном городе один район имеет больше жителей. Но эта маленькая Греция

стала матерью европейской культуры и колыбелью демократических идеалов. По

Европе прошли железные имперские легионы Рима, орды Атиллы и Алариха,

наемники великих католических монархов; прошествовали крестовые походы и

прокатились погромные религиозные войны. Но огонек греческой демократии не

затухал. Он пламенел в городах-республиках средневековой Италии, породив

дух Возрождения; разгорелся в скромной по размерам, но мужественной

Голландии; а затем в англо-американской политической системе стал светочем

современной цивилизации.

Древние греки понимали, что конфликт может быть источником

гармонического устройства только через чувство меры. Поэтому меру они

ценили очень высоко. Приведем слова, которые прозвучали почти две с

половиной тысячи лет назад. Их произнес Перикл над павшими воинами в 430г.

до н.э., замечательно описав ту власть, ради которой стоит жить и не

страшно умирать.

«Обычаи в нашем государстве незаемные: мы не подражаем другим, а сами

подаем пример. Называется наш строй народовластием, потому что держится не

на меньшинстве, а на большинстве народа. Закон дает нам всем равные

возможности, а уважение воздается каждому по его заслугам. В общих делах мы

друг другу помогаем, а в частных не мешаем; выше всего для нас законы, а

неписаные законы выше писаных. Город наш велик, стекается в него все и

отовсюду, и радоваться нашему достатку мы умеем лучше, чем кто-либо. Город

наш всегда для всех открыт, ибо мы не боимся, что враги могут что-то

подсмотреть и во зло нам использовать: на войне сильны мы не тайною

подготовкою, а открытою отвагою. На опасность мы легко идем по природной

нашей храбрости, не томя себя заранее тяжкими лишениями, как наши

противники, а в бою бываем ничуть их не малодушнее.

Мы любим красоту без прихотливости, и мудрость без расслабленности;

богатством мы не хвастаем на словах, а пользуемся для дела; и в бедности у

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5