Зигмунд Фрейд - Введение в психоанализ (лекции)

чем место существования представлений при бодрствовании. Правда, мы этого

не понимаем, не знаем, что по этому поводу думать, но впечатление чуждости,

которое производят большинство сновидений, здесь действительно передается.

Сравнение деятельности сновидения с действиями немузыкальной руки также не

помогает. Ведь пианино в любом случае ответит теми же звуками, пусть и не

мелодиями, как только кто-нибудь случайно коснется его клавиш. Эту вторую

общую черту всех сновидений, как бы она ни была непонятна, давайте не будем

упускать из виду.

Есть ли еще другие общие черты? Я не нахожу больше ни одной, всюду вижу

только различия, причем во всех отношениях, — как в отношении кажущейся

длительности, так и того, что касается четкости, участия аффектов,

сохранения в памяти и т. п. Все происходит, собственно говоря, совсем не

так, как мы могли бы ожидать при вынужденном, бедном, конвульсивном

отражении раздражения. Что касается длительности сновидений, то есть очень

короткие, содержащие одну или несколько картин, одну мысль или даже только

одно слово; другие, невероятно богатые содержанием, представляют собой

целые романы и, по-видимому, длятся долго. Есть сновидения отчетливые, как

переживания [при бодрствовании], настолько отчетливые, что мы какое-то

время после пробуждения не признаем их за сновидения, другие же невероятно

слабые, расплывчатые, как тени; в одном и том же сновидении очень яркие

места могут сменять-

[98]

ся едва уловимыми и неясными. Сновидения могут быть осмысленными или по

крайней мере связными, даже остроумными, фантастически прекрасными; другие

же спутанными, как бы слабоумными, абсурдными, часто даже безумными. Бывают

сновидения, которые оставляют нас равнодушными, другие полны всяких

аффектов, болью до слез, страхом вплоть до пробуждения, удивлением,

восторгом и т. д. Большинство сновидений после пробуждения забывается, или

же они сохраняются целый день, но к вечеру вспоминаются все слабее и с

пробелами; другие, например детские, сновидения, сохраняются настолько

хорошо, что и спустя 30 лет еще свежи в памяти. Сновидения, как индивиды,

могут явиться один-единственный раз и никогда больше не появляться, или они

повторяются у одного и того же лица без изменений или с небольшими

отступлениями. Короче говоря, эта ночная деятельность души имеет огромный

репертуар, может, собственно, проделать все, что душа творит днем, но это

все-таки не то же самое.

Можно было бы попытаться объяснить это многообразие сновидений,

предположив, что они соответствуют различным промежуточным стадиям между

сном и бодрствованием, различным степеням неглубокого сна. Да, но тогда

вместе с повышением значимости, содержательности и отчетливости сновидения

должно было бы усиливаться понимание того, что это — сновидение, так как

при таких сновидениях душа близка к пробуждению, и не могло быть так, что

вслед за ясной и разумной частью сновидения шла бы бессмысленная или

неясная, а за ней — опять хорошо разработанная часть. Так быстро душа не

могла бы, конечно, изменять глубину сна. Итак, это объяснение ничего не

дает; все не так просто.

Откажемся пока от [проблемы] “смысла” сновидения и попытаемся лучше

понять сновидения, исходя

[99]

из их общих черт. Из отношения сновидений к состоянию сна мы заключили, что

сновидение является реакцией на мешающее сну раздражение. Как мы уже знаем,

это единственный момент, где нам на помощь может прийти точная

экспериментальная психология; она приводит доказательства того, что

раздражения, произведенные во время сна, проявляются в сновидении. Много

таких опытов было поставлено уже упомянутым Моурли Вольдом; каждый из нас в

состоянии подтвердить этот результат на основании личного наблюдения. Для

сообщения я выберу некоторые более старые эксперименты. Мори (1878)

производил такие опыты над самим собой. Ему давали понюхать во сне

одеколон. Он видел во сне, что он в Каире в лавке Иоганна Мария Фарина, и

далее следовали невероятные приключения. Или его ущипнули слегка за

затылок: ему снится наложенный нарывной пластырь и врач, лечивший его в

детстве. Или ему налили на лоб каплю воды. Тогда он оказался в Италии,

сильно потел и пил белое вино Орвието.

То, что нам бросается в глаза в этих экспериментально вызванных

сновидениях, будет, может быть, яснее из других примеров сновидений,

вызванных внешним раздражителем. Это три сновидения, о которых сообщил

остроумный наблюдатель Гильдебрандт (1875); все они являются реакциями на

звон будильника.

“Итак, весенним утром я иду гулять и бреду зеленеющими полями в соседнюю

деревню, там я вижу жителей деревни в праздничных платьях с молитвенниками

в руках, большой толпой направляющихся в церковь. Ну да, ведь сегодня

воскресенье, и скоро начнется ранняя обедня. Я решаю принять в ней участие,

но сначала отдохнуть на окружающем церковь кладбище, так как я немного

разгорячен. Читая здесь различные надгробные надписи, я слышу, как звонарь

[100]

поднимается на колокольню и вижу наверху маленький деревенский колокол,

который должен возвестить начало богослужения. Некоторое время он висит

неподвижно, затем начинает колебаться — и вдруг раздаются его громкие

пронзительные звуки, такие громкие и пронзительные, что я просыпаюсь.

Звуки, однако, исходят от будильника”.

“Вторая комбинация. Ясный зимний день; на улицах сугробы. Я согласился

принять участие в прогулке на санях, но вынужден долго ждать, пока мне

сообщат, что сани у ворот. Затем следуют приготовления к тому, чтобы

усесться, — надевается шуба, достается ножной мешок; наконец я сижу на

своем месте. Но отъезд еще задерживается, пока вожжами не дается знак

нетерпеливым лошадям. Вот они трогаются с места; сильно трясущиеся

колокольчики начинают свою знаменитую янычарскую музыку с такой силой, что

паутина сна моментально рвется. Опять это не что иное, как резкий звон

будильника”.

“И третий пример! Я вижу судомойку, проходящую по коридору в столовую с

несколькими дюжинами тарелок, поставленных одна на другую. Мне кажется, что

колонна фарфора в ее руках вот-вот потеряет равновесие. Смотри, говорю я,

весь груз полетит на землю. Разумеется, следует неизбежное возражение: я

уже привыкла к подобному и т. д., между тем я все еще не спускаю

беспокойного взгляда с идущей. И в самом деле, на пороге она спотыкается, и

хрупкая посуда с треском и звоном разлетается по полу. Но это бесконечно

продолжающийся звон, как я скоро замечаю, не треск, а настоящий звон, и

виновником его, как уже понимает просыпающийся, является будильник”.

Эти сновидения довольно выразительны, совершенно осмысленны, вовсе не так

бессвязны, как это обычно свойственно сновидениям. Мы не будем поэтому что-

либо возражать по их поводу. Общее в них то, что

[101]

все они кончаются шумом, который при пробуждении оказывается звоном

будильника. Мы видим здесь, как производится сновидение, но узнаем также

кое-что другое. Сновидение не узнает будильника — он и не появляется в

сновидении, — но оно заменяет звон будильника другим, оно толкует

раздражение, которое нарушает сон, но толкует его каждый раз по-разному.

Почему так? На этот вопрос нет ответа, это кажется произвольным. Но понять

сновидение означало бы указать, почему именно этот шум, а не никакой другой

выбирается для обозначения раздражения от будильника. Совершенно

аналогичным образом можно возразить против экспериментов Мори:

произведенное раздражение появляется во сне, но почему именно в этой форме,

этого нельзя узнать и это, по-видимому, совсем не вытекает из природы

нарушающего сон раздражения. К тому же в опытах Мори к непосредственному

действию раздражения присоединяется огромное количество другого материала

сновидения, например безумные приключения в сновидении с одеколоном, для

которых нет объяснения.

Но примите во внимание, что изучение сновидения с пробуждением даст

наилучшие шансы для установления влияния внешних раздражений, нарушающих

сон. В большинстве других случаев это труднее. Просыпаются не от всех

сновидений, и если утром вспомнить ночное сновидение, то как можно найти то

нарушающее раздражение, которое действовало ночью? Однажды мне удалось

позже установить такой раздражающий шум, но, конечно, только благодаря

особым обстоятельствам. Как-то утром я проснулся в горном тирольском

местечке с уверенностью, что я видел во сне, будто умер римский папа. Я не

мог объяснить себе сновидения, но затем моя жена спросила меня: “Ты слышал

сегодня ближе к утру ужасный колокольный звон, раздававшийся во всех

церквах и капел-

[102]

лах?” Нет, я ничего не слышал, мой сон был более крепким, но я понял

благодаря этому сообщению свое сновидение. Как часто такие раздражения

могут вызывать у спящего сновидения, в то время как он о них ничего не

знает? Может быть, очень часто, может быть, и нет. Если нет возможности

доказать наличие раздражения, то нельзя и убедиться в нем. Но ведь мы и без

этого отказались от оценки нарушающих сон внешних раздражений с тех пор,

как мы узнали, что они могут объяснить только часть сновидения, а не все

его целиком.

Поэтому нам не следует совсем отказываться от этой теории. Более того,

она может найти свое дальнейшее развитие. Совершенно безразлично, чем

нарушается сон, а душа побуждается к сновидению. Не всегда это может быть

чувственное раздражение, исходящее извне, иногда это раздражение, исходящее

из внутренних органов, так называемое органическое раздражение. Последнее

предположение напрашивается само собой, оно соответствует также самым

распространенным взглядам на возникновение сновидений. Часто приходится

слышать, что сновидения возникают в связи с состоянием желудка. К

сожалению, и в этом случае приходится только предполагать, было ли ночью

какое-либо внутреннее раздражение, которое после пробуждения невозможно

определить, и потому действие такого раздражения остается недоказуемым. Но

не будем оставлять без внимания тот факт, что многие достоверные наблюдения

подтверждают возникновение сновидений от раздражений внутренних органов. В

общем несомненно, что состояние внутренних органов может влиять на

сновидения. Связь между некоторым содержанием сновидения и переполнением

мочевого пузыря или возбужденным состоянием половых органов до того

очевидна, что ее невозможно отрицать. От этих ясных случаев можно пе-

[103]

рейти к другим, в которых содержание сновидения, по крайней мере, позволяет

определенно предположить, что такие раздражения внутренних органов оказали

свое действие, так как в этом содержании есть что-то, что можно понять как

переработку, отображение, толкование этих раздражений. Исследователь

сновидений Шернер (Scherner, 1861) особенно настойчиво отстаивал точку

зрения на происхождение сновидений от раздражений внутренних органов и

привел тому несколько прекрасных примеров. Так, например, в сновидении “два

ряда красивых мальчиков с белокурыми волосами и нежным цветом лица стоят

друг против друга с желанием бороться, бросаются друг на друга, одна

сторона нападает на другую, обе стороны опять расходятся, занимают прежнее

положение, и все повторяется сначала”, он толкует эти ряды мальчиков как

зубы, соответствующие друг другу, и оно находит полное подтверждение, когда

после этой сцены видящий сон “вытягивает из челюсти длинный зуб”.

Толкование о “длинных, узких, извилистых ходах”, по-видимому, тоже верно

указывает на кишечное раздражение и подтверждает положение Шернера о том,

что сновидение прежде всего старается изобразить вызывающий раздражение

орган похожими на него предметами.

Итак, мы, должно быть, готовы уже признать, что внутренние раздражения

могут играть в сновидении такую же роль, как и внешние. К сожалению, их

оценивание вызывает те же возражения. В большом числе случаев толкование

раздражения внутренних органов ненадежно или бездоказательно, не все

сновидения, но только определенная их часть возникает при участии

раздражения внутренних органов, и, наконец, раздражение внутренних органов,

так же как и внешнее чувственное раздражение, в состоянии объяснить из

сновидения не больше, чем непосредственную ре-

[104]

акцию на раздражение. Откуда берется остальная часть сновидения, остается

неясным.

Отметим себе, однако, своеобразие жизни сновидений, которое выявляется

при изучении раздражающих воздействий. Сновидение не просто передает

раздражение, оно перерабатывает его, намекает на него, ставит его в

определенную связь, заменяет чем-то другим. Это одна сторона работы

сновидения, которая должна нас заинтересовать, потому что она, возможно,

ближе подведет нас к сущности сновидения: если кто-то делает что-нибудь по

побуждению, то этим побуждением дело не ограничивается. Драма Макбет

Шекспира, например, возникла как пьеса по случаю того, что на престол

взошел король, впервые объединивший три страны под своей короной. Но разве

этот исторический повод исчерпывает все содержание драмы, объясняет нам ее

величие и загадки? Возможно, действующие на спящего внешние и внутренние

раздражения тоже только побудители сновидения, ничего не говорящие нам о

его сущности.

Другое общее сновидениям качество — его психическая особенность, с одной

стороны, трудно уловима, а с другой — не дает отправной точки для

дальнейшего исследования. В сновидении мы в большинстве случаев что-то

переживаем в визуальных формах. Могут ли раздражения дать этому объяснение?

Действительно ли это то раздражение, которое мы переживаем? Почему же тогда

переживание визуально, если раздражение глаз происходит только в самых

редких случаях? Или следует допустить, что когда нам снятся речи, то во

время сна мы слышим разговор или подобный ему шум? Эту возможность я

позволю себе со всей решительностью отвергнуть.

Если изучение общих черт сновидений не может помочь нам в дальнейших

исследованиях, то, возможно, стоит обратиться к изучению их различий. Прав-

[105]

да, сновидения часто бессмысленны, запутанны, абсурдны; но есть и

осмысленные, трезвые (nьchterne), разумные. Посмотрим, не смогут ли

последние, осмысленные, разъяснить нам первые, бессмысленные. Сообщу вам

разумное сновидение, рассказанное мне одним молодым человеком. “Я гулял по

Кертнерштрассе, встретил господина X., к которому присоединился на какое-то

время, потом пошел в ресторан. За моим столиком сидели две дамы и один

господин. Я сначала очень рассердился на это и не хотел на них смотреть.

Потом взглянул и нашел, что они весьма милы”. Видевший сон замечает при

этом, что вечером перед сном действительно гулял по Кертнерштрассе, это его

обычный путь, и встретил господина X. Другая часть сновидения не является

прямым воспоминанием, но имеет определенное сходство с недавним

переживанием. Или другое “трезвое” сновидение одной дамы. “Ее муж

спрашивает: не настроить ли пианино? Она отвечает: не стоит, для него все

равно нужно сделать новый чехол”. Это сновидение повторяет почти без

изменений разговор, происшедший за день до сновидения между мужем и ею.

Чему же учат нас эти два “трезвых” сновидения? Только тому, что в них можно

найти повторения из дневной жизни или из связей с ней. Это было бы значимо,

если бы относилось ко всем сновидениям. Но об этом не может быть и речи;

это относится только к небольшому числу сновидений, в большинстве же их

нельзя найти связей с предыдущим днем, а бессмысленные и абсурдные

сновидения этим вообще никак не объясняются. Мы знаем только, что

сталкиваемся с новыми проблемами. Мы не только хотим знать, о чем говорит

сновидение, но даже в тех случаях, когда оно, как в вышеприведенных

примерах, ясно выражено, мы хотим знать также, почему и зачем повторяется

это знакомое, только что пережитое.

[106]

Я полагаю, что вы, как и я, только устанете, продолжая подобные

эксперименты. Мы видим, что недостаточно одного интереса к проблеме, если

не знать пути, который привел бы к ее решению. Пока у нас этого пути нет.

Экспериментальная психология не дала нам ничего, кроме некоторых очень

ценных данных о значении раздражений как побудителей сновидений. От

философии нам нечего ждать, кроме высокомерных упреков в интеллектуальной

малоценности нашего объекта; у оккультных наук мы и сами не хотим ничего

заимствовать.1 История и народная молва говорят нам, что сновидение полно

смысла и значения, оно предвидит будущее; это, однако, трудно предположить

и, конечно, невозможно доказать. Таким образом, при первой же попытке мы

оказались полностью беспомощны.

Неожиданно помощь приходит к нам оттуда, откуда мы и не подозревали. В

нашем словоупотреблении, которое далеко не случайно, а является выражением

древнего познания, хотя его и надо оценивать с осторожностью, — в нашем

языке есть примечательное выражение “сны наяву” (Tagtrдume). Сны наяву

являются фантазиями (продуктами фантазии); это очень распространенные

феномены, наблюдаемые как у здоровых, так и у больных и легко доступные для

изучения на себе. Самое удивительное в этих фантастических образованиях то,

что они сохранили назва-

----------------------------------------

1 Говоря о том, что психоанализ ничего не заимствует у оккультных наук,

Фрейд имел в виду неприятие при толковании сновидений различных мистических

представлений о зависимости этого феномена от особых таинственных сил,

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26