Феномен смерти и отношение к нему в различные возрастные периоды жизни

лицо в церемониале, коотрый сопровождал и оформлял его уход из мира живых.

При этом и сам этот уход не воспринимался как полный и бесповоротный

разрыв, поскольку между миром живых и миром мертвых не ощущалось

непроходимой пропасти. Этим объясняется то, что все захоронения

средневековья распологались на территории городов и деревень. Мало того,

кладбище оставалось «форумом» общественной жизни; на нем собирался народ,

здесь и печалились, и веселились, торговали и предавалист любви,

обменивались новостями. Такая близость живых и мертвых никого не тревожила.

Отсутствие страха перед смертью у людей раннего средневековья он объясняет

тем, что, по их представлениям, умерших не ожидал суд и возмездие за

прожитую жизнь и они погружались в своего рода сон, который будет длиться

«до конца времен», до второго пришествия Христа, после чего

все, кроме наиболее тяжких грешников, пробудятся и войдут в царствие

небесное.(1С.98).

Идея страшного суда, выработанная интеллектуальной элитой и утвердившаяся в

период между XI и XIII столетиями, ознаменовала второй этап эволюции

отношения к смерти, который Арьес назвал «Смерть своя» ( la mort de soi ).

Начиная с XII века, сцены загробного суда изображаются на западных порталах

соборов, а затем, примерно с XV века, представление о суде над родом

человеческим сменяется новым представлением – о суде индивидуальном,

который происходит в момент кончины человека. Одновременно заупокойная

месса становится важным средством спасения души умершего. Более важное

значение придается погребальным обрядам. Данная эволюция отношения к смерти

объясняется ростом индивидуального сознания, испытывающего потребность

связать воедино все фрагменты человеческого существования, до того

разъединенные состоянием летаргии неопределенной длительности, которая

отделяет время земной жизни индивида от времени завершения его биографии в

момент грядущего Страшного суда.(1С.115).

В XVIII веке создаются новые кладбища, расположенные вне городкой черты;

близость живых и мертвых, ранее не внушавшая сомнений, отныне оказывается

нестерпимой, равно как и вид трупа, скелета. Как раз в это время

появляется необходимость примирить любовь к земным богатствам с заботой о

спасении души, а также возникает представление о чистилище, отсеке

загробного мира, который занимает промежуточное положение между адом и

раем.

Третий этап эволюции восприятия смерти – «Смерть далекая и близкая» ( la

mort longue et proche ) – характеризуется крахом механизмов защиты от

прирорды. К смерти возвращается ее дикая неукрощенная сущность.(1С.153).

Четвертый этап – «Смерть твоя» ( la mort de toi ). Комплекс трагических

эмоций, вызываемых уходом из жизни любимого человека, супруга или

супруги, ребенка, родителей – новое явление, связанное с укреплением

эмоциональных уз внутри нуклеарной семьи. C ослаблением веры в загробные

кары меняется отношение к смерти; ее ждут как момента воссоединения с

любимым существом, ранее ушедшим из жизни. Кончина близкого человека

представляется более тягостной утратой, нежели собственная смерть.

Романтизм способствует превращению страха смерти в чуство

прекрасного.(1С.208).

И наконец. В XX веке развивается страх перед смертью и самим ее

упоминанием. «Смерть перевернутая» ( la mort inversee ) – пятая и последняя

стадия развития восприятия и переживания смерти. Нынешнее общество ведет

себя так, как будто вообще никто не умирает и смерть индивида не пробивает

никакой бреши в структуре общества. Складывается впечатление, что кончина

человека становится делом одних только врачей и предпринимателей, занятых

похоронным бизнесом. Похороны проходят проще и короче, кремация сделалась

нормой, а траур и оплакивание покойника воспринимаются как душевное

заболевание. Смерть становится несчастьем и препятствием, ее стараются не

только удалить от взоров общества, но и от самого умирающего, дабы не

делать его несчастным. Покойника бальзамируют, наряжают и румянят, с тем

чтобы он выглядел более юным, красивым и счастливым, чем был при

жизни.(1С.297).

Подобная «перевернутость» смерти в наши дни формирует неспособность

чуствовать, апатию, отчуждение, боязнь любви и «миф о власти» – словом, все

то, что можно описать как «шизоидность».

1. 2 Основные направления в изучении феномена смерти.

С точки зрения философии…

В древние времена, когда познание еще не расщепилось на

специализированные дисциплины, философия по совместительству выполняла роль

целого ряда наук, в том числе и психологии. В античной философии отношение

к смерти определялось несколькими факторами, в том числе природой,

характером смерти. Например, Платон в диалоге "Тимей" говорит, что

"естественная смерть безболезненна и сопровождается скорее удовольствием,

чем страданием".(34). Тело умирает, это ясно. В этом не сомневался даже

создатель учения об идеях. А что происходит с душой?

Последователи Платона искали истину о смертности или бессмертии души между

двумя доводами: или знание (сознание) - это припоминание жизненного опыта,

или душа - гармония, существующая спокон века. Последователи Аристотеля

держались веры в божественное начало мира, дозволившее формам бытия

развиваться и умирать по собственным законам. Киники плевали на тех и

других, ибо мысль (идея) была для них средством, а целью - сама жизнь

(вернее, образ жизни). По той же причине образ смерти киникам был

интереснее самой смерти. Киники породили стоиков с их нарочитым презрением

к смерти и в какой-то степени повлияли на возникновение таких институтов

христианства, как юродство, отшельничество и странничество. Прабабушкой

христианских скитов была бочка Диогена. Если жизненные отношения

складывались так, что невозможно было их упорядочить (т.е. честно и

посильно выполнять долг), стоики предпочитали покончить самоубийством,

нежели добавлять в мир лишний хаос. Так, например, поступили Зенон из

Китиона и Клеанф.

"Прожигатель жизни" Эпикур боролся со страхом смерти такими

рассуждениями: "Приучай себя к мысли, что смерть не имеет к нам никакого

отношения... Все хорошее и дурное заключается в ощущении, а смерть есть

лишение ощущения. Поэтому правильное знание того, что смерть не имеет к нам

никакого отношения, делает смертность жизни усладительной, - не потому,

чтобы оно прибавляло к ней безграничное количество времени, но потому, что

отнимает жажду бессмертия... Глуп тот, кто говорит, что он боится смерти не

потому, что она причиняет страдания, когда придет, но потому, что она

причиняет страдание тем, что придет: ведь если что не тревожит присутствия,

то напрасно печалиться, когда оно только еще ожидается. Таким образом,

самое страшное из зол, смерть, не имеет к нам никакого отношения, так как

когда мы существуем, смерть еще не присутствует, а когда смерть

присутствует, тогда мы не существуем. Таким образом, смерть не имеет

отношения ни к живущим, ни к умершим, так как для одних она не существует,

а другие уже не существуют".(32).

Впрочем, независимо от веры и философских убеждений, Рим и Греция

возвели смерть на мраморный пьедестал. Хорошей смертью была смерть героя

или свергнутого императора, который бросается на меч или бьет себя в грудь

кинжалом. Цезарь под ножами заговорщиков заботился не о спасении, а о том,

чтобы в момент смерти принять достойную позу. Нерон, напротив, в час

смертельной опасности струсил (его раб вынужден был самоубийством напомнить

хозяину о чести императора) и стал объектом насмешек для

современников.(17С.52).

Христианская философия, переняв у античности блестяще отработанный

аппарат формальной логики, разошлась с ней в остальном. Ранние отцы церкви

(св. Игнатий Богоносец, св. Иустин философ, Татиан, Муниций Феликс и

другие) смерть активно противопоставляли жизни, причем отнюдь не в пользу

второй. В послании св. Игнатия Богоносца сами названия глав говорят за

себя: "Не устраняйте от меня мученичества", "Желаю умереть", "Через смерть

я достигну истинной жизни", "Желаю умереть, ибо любовь моя распялась" и

т.д. Желая смерти, христианин тем не менее не должен был относиться к ней

свысока. Блаженный Августин нападал на стоиков за их пренебрежение к

страху перед смертью, за то, что они за своей моральной "выпрямленностью"

не увидели сжимающей их Божьей горсти. Христианство не отрицало

необходимости избавляться от страха перед смертью, но этот страх должен был

не растворяться в воздухе, как лютеровский черт после броска чернильницей,

а трансформироваться в торжественный ужас перед Божьим судом.(29С.2).

Позднее, в XVII веке, рационализм погнал европейцев поверять алгеброй

гармонию - преодолевать страх смерти, страх загробного небытия с помощью

математики. Голая вера, даже подпертая костылями Аристотелевой логики,

хромала, оставляя чувство неудовлетворенности. Чем быстрее развивались

естественные науки, чем больше был их успех в областях практической

деятельности, тем сильнее хотелось использовать их для бегства от страха

смерти. Символом такой философии может служить Спиноза, доказывающий

существование Бога и совершенного добра при помощи математических

аргументов.(17С.127).

Еще позднее, в эпоху Просвещения, человеческое сознание изображали как

пустой сосуд, в который опыт вливает содержание жизни, в том числе и

осмысление смерти. Психологические нюансы, естественно, зависели от

мировоззренческой ориентации. Деисты, в отличие от христиан, отрицали

изначальный грех (зло) человеческой природы, за который и следует расплата

- смерть. Напротив, считали они, человек от природы добр и только среда

обитания, несовершенные общественные отношения толкают его в объятия

знаменитой латинской пословицы "Человек человеку волк". А значит, смерть не

является возмездием, можно не бояться ни смерти, ни адских мук, поскольку и

Бог - это не персонифицированное существо в ветхозаветном понимании, а,

скорее, часовщик, который некогда соорудил часы-Вселенную, завел пружину

нашего мира и, закончив работу... забыл о ней. Так же бесцеремонно отрицали

святую Троицу и пантеисты, для которых Бог был растворен в каждой частице

мира. Добавим сюда еще философский идеализм XVIII века - и перед нами

возникнет пестрая картина новой философии бытия и смерти. Философии,

где, с одной стороны, человеку напоминали о том, что он является лишь

"пищеводной трубой", так же как его меньшие братья, лишь "бесконечно более

облагороженной" (Гердер), - а с другой стороны, возводили "моральный закон

во мне" в абсолют (Кант).(30).

XIX век. Тут вам и Дарвин, и Карл Маркс, и Шопенгауэр, и Ницше.(28).

Господи, да кого только нет! А если добавить еще похмелье от Великой

французской революции и наполеоновских войн, поневоле закружится голова. А

если вспомнить, что последнюю ведьму сожгли в Испании в 1826 году, а в

Мексике - аж в 1860-м, то станет понятной фантастическая амплитуда века.

Одни, подобно православному святому старцу Серафиму Саровскому, заранее

изготовившему себе гроб собственными руками, относились к смерти как к

привычному и даже радостному делу. Другие (французская актриса Сара Бернар)

спали в гробу - не из желания эпатировать публику, а просто так, не

придавая этому особого значения. И в то же время философы эмоционального

типа (неоэмпирики, точнее, психоэмпирики) не говорили - вопили о смерти.

Среди этих воплей самый громкий принадлежал Артуру Шопенгауэру. Он полагал,

что мир, основанный на стихийной, неведомо откуда взявшейся "воле к жизни",

не достоин самого себя, ибо раздроблен на множество "маленьких воль",

каждая из которых претендует на самообожествление. Так не честнее ли

признаться в абсурде "войны всех против всех", в том, что наш мир - не

наилучший, а наихудший из возможных? Отсюда - один шаг до идеи

самоуничтожения.

Один из наследников Шопенгауэра, Фридрих Ницше, мысли о смерти сжал в

своих книгах, как пружину (она раскручивается до сих пор). Заменив волю к

жизни волей к власти, он пытался таким образом преодолеть страх перед

ватной стеной, отсекающей шум и ярость жизни. Смерть для него - не аморфное

существо, а катализатор действия, гениальный спарринг-партнер на

ристалище мира, побуждающий человека напрягать все жизненные

силы.(2С.612).

Хайдеггер считал смерть куда более важным явлением, чем жизнь, ибо

она, смерть, и делает жизнь - жизнью, персонифицирует ее. Наше бытие, по

Хайдеггеру, - это есть "бытие-к-смерти" (сравним с Кьеркегором: "болезнь к

смерти"). Мысль глубокая и мелкая одновременно. Однако куда больше

констатации нас интересует преодоление. А вот преодоления смерти Хайдеггер

нам не обещает. Ибо если есть преодоление, то нет "самости" бытия, а есть

только "несобственное", анонимное существование - то, что христианин назвал

бы "богорастворенностью", а буддист - уходом в нирвану. Сие же никак не

может устраивать самоосознающую личность с ее маниакальным

антропоцентризмом. (9С.149).

Вообще, философы XX века страдали невероятным "ячеством". Они с

мальчишеским азартом разрушали замки на песке, возведенные их

предшественниками, и строили свои - воздушные замки. Воздушные - в том

смысле, что терминология Хайдеггера, Ясперса, Сартра, Камю, Маркузе, Адорно

и других построена на смысловых структурах, работающих на самое себя, не

обеспеченных внеличностной семантикой.

Философские школы и течения XX века понятие смерти намертво увязали с

понятием времени. Впрочем, о подобном говорили - правда, в ином, моральном

плане - и писатели. "Memento mori" - великое слово, - размышлял Лев

Толстой. - Если бы мы помнили то, что мы умрем, вся жизнь наша получила бы

совсем другое назначение. Человек, зная, что он умрет через полчаса, не

будет делать ни пустого, ни глупого, ни, главное, дурного в эти полчаса. Но

полвека, которые, может быть, отделяют тебя от смерти, разве не то же, что

полчаса? Перед смертью и перед настоящим времени нет".(35).

Конечно, для конкретного человека время - это, скорее, психологическая, чем

физическая категория. В этом смысле главное свойство времени парадоксально

- оно (время) обладает бесконечным количеством конечных отрезков (здесь

уместно вспомнить знаменитые апории (парадоксы) античного философа Зенона

"Стрела" и "Ахиллес и черепаха", в которых время и движение разложены на

бесконечное число отрезков), и это делает субъекта, воспринимающего время,

фактически бессмертным. Еще раз вспомним блестящую формулировку Эпикура:

"Самое страшное из зол, смерть, не имеет к нам никакого отношения, так как,

пока мы существуем, смерть еще отсутствует, когда же она приходит, мы уже

не существуем". Нечто похожее встречается и у Марка Аврелия: "Самая

продолжительная жизнь ничем не отличается от самой краткой. Ведь настоящее

для всех равно, а следовательно, равны и потери - и сводятся они всего-

навсего к мгновению. Никто не может лишиться ни минувшего, ни грядущего.

Ибо кто мог бы отнять у меня то, чего я не имею?"

По сути дела, человек смертен не для себя, а лишь для постороннего

наблюдателя. Эту простую мысль подтверждает и принцип релятивизма,

характерный для современного научного и философского мышления. Впрочем,

здесь мы уже вступаем на суверенную территорию науки, изучающей Психею

(душу).

С точки зрения психологии...

В конце XIX - начале XX века вера в научное познание мира достигла

апофеоза. Новейший рационализм попытался разложить наши фобии, мотивации,

эмоции и т.п. чуть ли не на атомы. Однако первоначальная эйфория постепенно

сменялась разочарованием - оказалось, что смерть не так сложна, как о ней

говорят, - она гораздо сложнее. Кроме того, большое количество школ и

течений в психологии сделали невозможной единую трактовку понятия смерти с

позиций этой науки.

Знаменитый Зигмунд Фрейд в своих ранних трудах делал акцент

исключительно на сексуальность. Смерть играла относительно малую роль и не

находила отдельного выражения в рисуемой им картине человеческого

подсознания. Страх смерти интерпретировался как производное от тревожности,

связанной с разлукой или страхом кастрации, и коренился, с его точки

зрения, в предэдиповых и эдиповых стадиях развития либидо. Впоследствии, в

результате клинических наблюдений, Фрейд изменил свои взгляды на смерть,

сформулировав обширную биопсихологическую теорию человеческой личности. В

работе «По ту сторону принципа удовольствия»(8С.55). он постулировал

существование двух типов инстинкта: служащего сохранению жизни и

стремящегося вернуть ее туда, откуда она произошла. Если раньше,

практически все проявления агрессивности он оценивал как форму

сексуальности и определял как садистские по существу, то в новой концепции

Фрейд соотнес их с инстинктом смерти. Данный инстинкт действует в

человеческом организме с самого начала, постепенно превращая его в

неорганическую систему. Разрушительная сила может и должна быть частично

отвлечена от своей основной цели и переключена на другие организмы. Судя по

всему, для инстинкта смерти не важно, действует ли он по отношению к

объектам внешнего мира или против самого организма, но важно достижение

главной цели – разрушения.

В своей последней значительной работе «Очерк психоанализа» Фрейд

делает замечания, касательно роли инстинкта смерти, указывая на коренную

дихотомию между двумя могучими силами – инстинктом любви ( Эросом ) и

инстинктом смерти ( Танатосом ). По Фрейду, влечение к смерти - это

присущие индивиду, как правило, бессознательные тенденции к саморазрушению

и возвращению в неорганическое состояние. Данная концепция стала для него

ведущей в последние годы жизни, но она не вызвала большого энтузиазма со

стороны его последователей и не была включена в основное русло

психоанализа. Предпологалось, что на возникновение теории Фрейда о

существовании инстинкта смерти, глубоко повлияла его реакция на первую

мировую войну.( 8С.108).

В своем эссе «О психологии бессознательного»(8С.115). Карл Густав Юнг

возразил против концепции Фрейда о существовании двух основных инстинктов –

Эроса и Танатоса. Юнг также не согласился с тезисом о том, что целью Эроса

является создание возможно большего числа связей и сохранения их, а целью

Танатоса – их разрыв и, таким образом, уничтожение. Юнг аргументировал это

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6