Эволюция центральных представительных органов власти в России
На этой мысли базировалась подготовленная Булыгиным система
(основная работа была проделана Крыжановским), по которой крестьянские
избиратели входили в значительном количестве в состав избирательных собраний
и, сверх того, имели особое право — выбирать отдельно от других участников
избирательных собраний, из своей собственной среды, по одному депутату на
губернию, так что восьмая часть Государственной Думы составлялась из депутатов
крестьянского сословия, выбранных исключительно самими крестьянами. Это преимущество
крестьянских избирателей еще в ноябре 1906 года столь импонировало графу Витте,
что он отклонил тогда всякое сколько-нибудь значительное изменение
избирательной системы в пользу всеобщего избирательного права, так как
изменение не совмещалось с привилегированным положением крестьян, созданным
Булыгиным. И вот, после едва двухгодичного конституционного опыта, встало перед
правительством грозным призраком то самое крестьянство, которое несколько
ранее почиталось им же за краеугольное основание системы. Правительство
разочаровалось в политической благонамеренности крестьянства.
Новый
избирательный закон поставил своею главной задачей ослабить влияние
крестьянских элементов на выборы. При этом дело было исполнено с большим
вниманием и осторожностью. В первой стадии выборов крестьянские избиратели
могут и не заметить происшедшей перемены, ибо каждая волость по-прежнему
выбирает от себя двоих выборщиков в состав крестьянского уездного выборного
собрания; однако, когда избранники волостей сойдутся в уездном избирательном
собрании, тогда они уже не могут не заметить, что число лиц, которых им
предстоит выбрать из своей Среды в губернское избирательное собрание, стало
гораздо меньше, чем при прежнем порядке. В этом пункте, собственно, и
заключается главный выпад, направленный против крестьянского представительства.
В общей сложности в русских губерниях число выборщиков, избранных крестьянскими
уездными собраниями, по сравнению с тем же числом по старому избирательному
закону, уменьшилось вдвое; зато число выборщиков от землевладельцев соответственно
увеличилось. Выборы самих депутатов в Думу, как и прежде, производятся в
губернских избирательных собраниях, но намечается большое различие в общем
составе губернских собраний по старому и по новому порядку. По старому порядку
были такие губернии, в которых крестьянские выборщики составляли больше
половины всего собрания, и нигде их число не составляло менее одной трети;
теперь пропорция одной трети сохраняется только в редких случаях, а в
большинстве губерний процент участия крестьянских выборщиков в губернских
избирательных собраниях определяется лишь в 20-25%, а иногда падает и
того ниже. Напротив, число выборщиков от землевладельцев почти всегда
достигает половины общего числа участников губернских избирательных собраний,
а нередко превышает половину. Избирательные коллегии, посылающие в Думу
депутатов, приобретают преимущественно землевладельческий характер. Как и
прежде, в каждой губернии должно быть избрано по одному депутату из состава
крестьянских членов избирательных коллегий, но прежде этот депутат избирался
исключительно крестьянскими выборщиками, которые для этой цели выделялись
каждый раз в особую избирательную коллегию, теперь же избрание крестьянского
депутата возлагается на все избирательное собрание в полном его составе.
Коллегия, состоящая по преимуществу из землевладельцев, должна определить
крестьянского депутата, посылаемого в Государственную Думу для защиты
крестьянских интересов...
Крестьяне, конечно, истолкуют все по-своему. Они никогда не
разделят того положения, по которому истинными защитниками крестьянских интересов
признаются лица, избранные не крестьянами. В русском народе издавна существует
глухая рознь между крестьянами и «господами», — рознь, достигающая иной раз
такой остроты, что невольно представляется, будто дело идет не о двух различных
классах населения, а о двух различных расах. Эта рознь воспитана крепостным
правом, а по отмене его поддерживалась благодаря политике правительства,
которое с особою нежностью принимало к сердцу аграрные и политические интересы
дворянства. Крестьяне, со своей стороны, сосредотачивали свои надежды, минуя и
господ и правительство, непосредственно на верховной власти. В прежние времена
эти надежды покоились на монархе, теперь они были перенесены на Государственную
Думу. Великое политическое значение Первой Думы и заключается в том, что в
ее стенах состоялась встреча крестьянских депутатов с депутатами от «господ» —
на почве объединившей всех работы, благодаря которой и было достигнуто первое
сближение двух, столь различных по своей природе, мировоззрений.
Правительство, вместо того, чтобы содействовать дальнейшему развитию этого
объединительного движения, встало на сторону тех, кому такое движение внушало
страх. Вся народная вера в Думу, вся популярность ее как учреждения была
основана на том, что народ признал в ней высшее установление, куда может
проникнуть его ничем не фальсифицированный голос; от нее он ожидал и воли, и
земли. Теперь крестьянству навязывалось иное представление о Думе, ему предлагают
Думу, избранную под давлением землевладельческих интересов. Правда,
западно-европейский читатель может возразить, что нет необходимости проводить
такую резкую границу между крестьянами и помещиками, так как и среди крестьян
имеется немало землевладельцев. Русский избирательный закон не игнорирует
этого обстоятельства. Он удаляет из состава того класса избирателей, которых
он называет землевладельцами, всех тех, кто одновременно принадлежи жиг к
крестьянам, так что крестьяне, т.е. лица, принадлежащие к сельским обществам,
не вносятся в списки землевладельцев даже и в том случае, когда им принадлежат
сотни десятин земли. Закон прямо поощряет и покровительствует не только
социальной, но и сословной розни. Избранная при этих условиях Дума легко
превратится в глазах крестьянства из народной Думы в «господскую» Думу и это
будет концом самой Думы,— концом ее влияния и авторитета. Не к ней
устремятся народные надежды: она окажется чуждым народу учреждением, чем-то
вроде далекого народному чувству Государственного совета, она будет считаться
народом бюрократическим учреждением, в котором «господа» совместно с
чиновниками решают судьбы чуждого им дела. В этом кроется опаснейшая сторона
провозглашенной реформы. Возникнет широкая и глубокая пропасть между народным
представительством и самою страной. Необходимо понимать, что страна не
откажется от своего стремления к свободам. А земельный вопрос и после роспуска
Второй Думы останется столь же властным и жгучим, каковым он был до роспуска.
Сформируется ли в русском обществе сила, способная нейтрализовать проистекающие
из такой расстановки сил опасные последствия?
И наконец, если чаяния властей осуществятся, если Третьей
Думе действительно суждено заслужить наименование «послушной Думы», то не сведется
ли выигрыш правительства лишь к следующему: оно увидит, как на эту Третью Думу,
представляющую скорее призрак, нежели действительность народного
представительства, страна перенесет все то недоверие, все то недовольство,
которые в настоящее время она питает по отношению к бюрократии?
«Будет
ли для самой Думы народное дело ее делом? — вопрошал С.А. Муромцев (Утро России
17 октября 1907 г. № 27). Сумеют ли избранники ста тридцати тысяч хотя бы
отдаленно постичь те обязанности, которые налагает на них официальное положение
радетелей ста тридцати миллионов?»/../
Перед
нами встает вопрос: можно ли кризис власти квалифицировать как изменение ее
существа, ее природы? «Глубокий распад государственного строя есть выдающееся
политическое зло переживаемого времени!!»— восклицал С.А.Муромцев в октябре
1907 г. Трудно оспорить этот вывод выдающегося юриста, опытного общественного
деятеля. Однако, если подойти к «перевороту» 3 июня с государственно-правовых
позиций,то он не вносил сущностных перемен в государственный строй, не
изменил саму систему власти. Формально ведь не пересматривались «Основные
законы», оставались обе палаты с прежними правами. Другое дело, что система
власти стала внутренне еще более противоречивой, раздиралась распрями между
всеми ветвями власти; это еще раз, и не последний, к сожалению, проявилось в
событиях 3 июня. Но, с учетом всего сказанного, классическим примером
«государственного переворота» в сопоставлении со всем историческим опытом
события 3 июня назвать нельзя.
Подведем
итог. Посмотрим, что дал правительству новый закон.
Избирательный
закон 3 июня 1907 года, главную роль при выработке которого играл товарищ
министра внутренних дел С.Е.Крыжановский, этот «волшебник конституционного
права», преследовал цель: создать такое народное представительство, которое бы
стало добросовестно работать в рамках существующих законов. Новый закон вроде
никого прямо не лишал избирательного права (только в отношении Средней Азии
было признано, что эта область еще «не созрела» для выборов). Но существенно
менялся удельный вес отдельных групп населения. В Европейской России по старому
закону крестьяне избирали 42% выборщиков, землевладельцы — 31%;
горожане и рабочие — 27%. По новому закону крестьяне избирали только
22,5%, а землевладельцы уже 50,5%, горожане и рабочие — те же
27%. Горожане при этом разделялись на две «курии», голосовавшие отдельно,
причем первая курия («цензовая») имела больше выборщиков. В общем, 65% выборщиков
избирались зажиточными, образованными слоями населения, которые участвовали в
земских и городских выборах и имели более долгий опыт общественной
деятельности. Сословно-элитарный характер закона несомненен. Голос одного
помещика равнялся голосами 7 горожан, 30 крестьян-избирателей, или 60 рабочих.
«Количество выборщиков было так распределено между различными социальными группами,
чтобы дать перевес поместному дворянству»,— пишет Милюков.
Было сокращено представительство
окраин: Польши с 36 до 12 (и 2-х депутатов от русского населения), Кавказ с 29
до 10; это было отступлением от того начала имперского равенства, которое было
положено в основу прежних законов. «Государственная Дума должна быть русской и
по духу»,— говорилось в Манифесте,— «иные народности... не должны и не будут
являться в числе, дающем им возможность быть вершителями вопросов чисто
русских». Это было намеком на решающую роль польского кола во 2-й Думе,
которое поддерживало то кадетов, то социалистическое крыло, обеспечивая им
перевес.
Но
события 3 июня не исчерпываются лишь изменением избирательного закона. Манифест
3 июня имел более принципиальное значение, чем сам избирательный закон. Он
окончательноопределил новый государственный строй; завершил ту
перестройку, которая была начата рескриптом 18 февраля 1905 г. Текст Манифеста
был написан П.А.Столыпиным, но мысли он выражал самого Государя. В обществе
двусмысленность ситуации порождает вопросы: «Что это за новый строй? Какое-то
абсолютное «беспринципно»: ни монархия, ни демократия»,— сетовал в своем
дневнике Л.Тихомиров, который в то же время писал открыто: «Не выйдем мы из
беспорядков и революций до тех пор, пока не станет всенародно ясно и
практически неоспоримо,— где Верховная власть, где та сила, которая при
разногласиях наших может сказать: «потрудитесь все подчиниться, а если не
подчинитесь — сотру с лица земли».
Манифест
3 июня отвечал на этот вопрос: «Все эти изменения в порядке выборов не могут
быть проведены обычным законодательным путем через ту Государственную Думу,
состав коей признан Нами неудовлетворительным, вследствие несовершенства способа
избрания ее членов. Только Власти, даровавшей первый избирательный закон, исторической
Власти Русского Царя, дано право отменить оный и заменить его новым...
От
Господа Бога вручена Нам Власть Царская над народом Нашим, перед Престолом Его
Мы дадим ответ за судьбы Державы Российской. В сознании этого черпаем Мы
твердую решимость довести до конца начатое Нами великое дело преобразования
России и даруем ей новый избирательный закон».
Манифест
провозглашал, что историческая власть русского Царя остается основой
государства. Все законы исходят от нее. Манифестом 17 октября и Основными
Законами 23 апреля 1906 г. установлен новый законодательный путь,
ограничивающий царскую власть в области издания новых законов. Но в случае,
если спасение государства не может быть достигнуто на обычном законодательном
пути,— за Царскою властью остаются обязанность и право изыскать иной путь. Эту
верховную суверенность Государь и подразумевал под словами «самодержавие, такое
как и встарь».
Царь
как был, так и остался верховным, державным вождем страны. «Он вывел ее из
войны и смуты, и Манифестом 3 июня довел до конца «великое дело
преобразования»: В России утвердился новый строй — Думская Монархия».
Оценки 3 июньского «переворота» современниками диаметрально
противоположны. Левые, социалисты говорили о контрреволюции, восстановлении
самовластья. Правые монархисты тоже заявляли, что «Актом 3 июня самодержавный
государь явил свое самодержавие» (граф Бобринский, лидер правых). А.Гучков,
лидер октябристов, заявлял: «Тот государственный переворот, который был
совершен нашим монархом, является установлением конституционного строя». — Это
в общем близкое к истине заявление немедленно было оспорено лидером
умеренно-правых Балашовым:— «Мы конституции не признаем и не подразумеваем ее
под словами обновленный государственный строй».
В
советской исторической литературе широко употреблялся термин «Третьеиюньская
монархия». Он представляется менее удачным, чем введенное С.Ольденбургом понятие
«думская монархия», «самодержавие с Думой».
«Российская
Империя,— восклицал барон Мейендорф А.Д., член Госдумы,— была самой
демократической монархией в мире. Царская власть представляется наиболее европейским
из русских учреждений, может быть, единственно европейским». Можно оспорить,
конечно, мысль об особой цивилизаторской миссии самодержавия. Но ведь были же
императорские университеты, театры, академии, музеи, библиотеки. И звание
императорского ко многому обязывало, было эталоном, синонимом совершенства. Но
дело не только в этом.
Была
ли государственно-политическая система России после учреждения Думы эталоном,
воплощением совершенства? Уже в постановке вопроса содержится ответ. И в
заявлениях Императора и премьера — «правителя Его Императорского Величества»,
речь игла только о начале пути, о создании правового государства. Столыпин
десятки раз говорил это в речах с думской трибуны. Если «самодержавие как
встарь», то Дума «как встарь — Земский Собор» должна стать законосовещательным
органом. Николай II этого своего желания и не скрывал. Ни о каком правительстве
общественного доверия и речи быть не могло. Император не считал возможным
увеличить влияние «общестпенности» на ход государственных дел, вручить ее
представителям державный руль. Его личное общение с думскими деятелями,
претендентами на министерские посты, убеждало его в том, что в русском обществе
пока отсутствуют силы и лица, которым историческая власть имела бы полное
право передоверить судьбу России. Это его убеждение трудно в исторической
перспективе оспорить, но и в ближайшем окружении Императора было аналогичное положение,
второго Столыпина и там не оказалось.
Выборы
в 3-ю Думу были в сентябре-октябре 1907 г. В Думу прошли в основном лица,
выступавшие под флагом сотрудничества, а не борьбы с властью. Из 442 депутатов
явное большинство в 300 человек составляли правые и октябристы (лидер
А.И.Гучков). Кадетов только 54 (лидер П.Н.Милюков), трудовиков 13 и 20
социал-демократов. В целом сложилось примерно три равных группы: правых около
150, столько же центр и чуть меньше — около 140 левых.
И
сами выборы, и закон, по которому они проводились, явили миру лики старой
России, старые, николаевских времен, методы управления. Привычка властвовать.
Умение «разнести», «распечь», «не рассуждать!» «Молчать!» — к этому сводилось
умение руководить. Старый метод живуч! — восклицала оппозиционная пресса в
далеком 1908 году.
Лидерами правых в III Думе был граф А.
Бобринский, херсонский и курский помещик граф В. Доррер, бессарабский помещик
В. Пуришкевич, курский помещик Н. Марков (Марков 2-й). Октябристов возглавляли
московский капиталист А. Гучков и екатеринославский помещик М. Родзянко.
Кадеты и примыкавшие к ним фракции прогрессистов и национальной
буржуазии окраин России имели 108 членов.Их лидером был приват-доцент
Московского университета историк П. Милюков.
Представительство рабочих и крестьян в III Государственной
думе было ничтожно. Трудовики были представлены 14 членами.
Социал-демократическая фракция состояла из 20 членов; большинство в ней
принадлежало меньшевикам.
На почве общих интересов и отстаивания самодержавия, помещичьего
землевладения, господства дворян в управлении, жестоких репрессий против
рабочих и крестьян на первых же заседаниях III Думы сложился блок черносотенцев
и октябристов, составлявший 2/3 состава Думы (300
членов). Однако между черносотенными помещиками и октябристами существовали и
некоторые противоречия. «Интересы капитализма, — отмечал В. И. Ленин, — хотя бы
и грубо хищнического, паразитического, не мирятся с безраздельным господством
крепостнического землевладения». Октябристы настаивали на расширении прав
земского и городского «самоуправления» и признавали «конституцию» 17 октября,
а черносотенцы были против местного «самоуправления» и манифеста 17 октября.
Это вынуждало октябристов в ряде вопросов искать союзников в лице сильно
поправевших кадетов. Так сложился второй — октябристско-кадетский блок,
составлявший немного менее 3/5 состава
Думы (262 члена). Наличие черносотенно-октябристского и октябристско-кадетского
блоков определяло характер деятельности III Думы. «III Дума, — писал В. И.
Ленин, — есть политически оформленный, общенациональный союз политических организаций
помещиков и крупной буржуазии». Попеременно опираясь на третьедумские блоки,
правительство Столыпина укрепляло позиции самодержавия, осуществляло в интересах
господствующих классов помещиков и буржуазии внутреннюю и внешнюю политику.
Состав, характер и результаты деятельности III Думы
ознаменовали определенный период в истории самодержавия в России, которое
делало новый шаг по пути к буржуазной монархии.
Реакционный состав III Думы обеспечил ее
«работоспособность» и сотрудничество с царским правительством. Государственная
Дума третьего созыва действовала пять лет (с 1 ноября 1907 г. по 9 июня 1912
г.), собираясь на ежегодные сессии примерно одинаковой деятельности (7—8
месяцев). За 611 заседаний III Дума рассмотрела 2570 законопроектов, из
которых утвердила 2200. Подавляющее большинство этих законопроектов было
выдвинуто по инициативе министерств и главных управлений; законодательная
инициатива самой Думы была ничтожной; ее членами было выдвинуто лишь 205 законопроектов.
Пост председателя III Думы последовательно занимали октябристы:
смоленский помещик Н. А. Хомяков (до 10 марта 1910 г.), А. И. Гучков (до марта
1911 г.) и М. В. Родзянко (до конца деятельности III Думы).
В процессе деятельности Думы возникло более 30 комиссии.
Третья Дума утвердила многочисленные законопроекты правительства,
направленные на усиление администрации, полиции, жандармерии, увеличение
ассигнований на строительство тюрем; ею были приняты все аграрные мероприятия
Столыпина, направленные на «землеустройство», переселенческую политику,
расширение деятельности Крестьянского банка. Государственная дума одобряла и
внешнюю политику царизма по укреплению Антанты и подготовку к войне.